Тобол. Мало избранных - Алексей Иванов Страница 28

Они вдвоём лежали на верхушке высокой скирды, а с синего неба на них светило нежаркое солнце бабьего лета.

— Травой скошенной пахнет, прямо пьянит… — прошептала Епифания, поднося к лицу клок сена. — Не жалко тебе мира этого, батюшка?

— Мир меня не жалел, и я его не жалею, — беззлобно ответил Авдоний. — Там, где мы будем, воздух сладкий и трава шелковая.

Епифания повернулась набок и посмотрела на Авдония.

— Рассказывай мне, наслушаться тебя не могу.

— Осинки там как девочки, и на ветвях птицы сирины сидят, крылами радужными машут — важно так! — и поют ангельски, — глядя в небо, говорил Авдоний. — Кругом ходят львы кудрявые, и на хвостах у них листья и цветы.

— Неужели ты всё это видел?

— Видел, сестрица. Вот на груди у меня смотри — клеймо, — Авдоний оттянул ворот рубахи. — Как палач прижал мне печать раскаленную, так и у меня душа поплыла, поплыла, и вижу я, что кудрявый лев груди мои мягким языком лижет ласково так…

Епифания подалась вперёд и поцеловала клеймо на груди Авдония. Не по крестьянскому правилу было в страду, в самый полдень валяться на сене и ничего не делать. Но ржаные поля вокруг Чилигино оставались неубранные, с колосом, а сено уже никому не пригодится: его сожгут, а коров порубят.

— А Исуса ты встретил там, отче?

— Да куда мне, малой твари? — усмехнулся Авдоний. — Может, как приведу к нему стадо свое, так он и выйдет ко мне, а без подвига я нечист, от меня земным тленом смердит.

— Нет, отец, от тебя клевером пахнет, — ласково прошептала Епифания.

— Ты, божья душа, слышишь благоуханье, которое я оттуда принёс, — Авдоний подсунул руку под Епифанию, обнял её и прижал к себе. — Ох, как зовёт оно… Иной раз уснуть не могу — тревожит, манит, бежать хочу, лететь.

— А крылья у нас там будут?

— Будут, — уверенно сказал Авдоний.

— Ты летал там? — замирая, спросила Епифания.

— Там не летал. Я ведь паки живый был. Но когда меня на дыбе ломали, я почуял, что палач крыла из моих плеч выворачивает.

Отец Авдоний не убеждал, он просто рассказывал то, что видел и знал. Убеждали его увечья, истовость его стремления; убеждало то, что у него всё получилось: он выжил в муках, он бежал из неволи и вывел людей, а теперь строит свой Корабль. Епифания верила ему, но с какой-то девичьей робостью — прежде она и сама не чаяла, что в смраде и грехе своей жизни сумела сохранить в себе изначальную целомудренную боязливость.

— А как там любовь промеж людей творится? — тихо спросила она.

Пусть там, в раю, искалеченный и одноглазый отец Авдоний во плоти окажется прежним иноком с Сельги — прямым, красивым, златокудрым.

— А любовь там простая: смотришь в глаза — и блаженство.

— Я там в твои глаза буду смотреть, а ты в мои смотри, — она просила, но на самом деле требовала; без этого обещания она не взойдёт на Корабль.

— Семь тысяч лет взгляда не отведу, — сказал Авдоний.

Епифания откинулась на спину. Душа изнывала в каком-то томлении.

— Неужто ныне осенью обретём всё это? — страдальчески спросила она.

— Там нет осени. Там всегда весна.

Авдоний говорил правду. Он ведал тот мир как улицу за окошком.

…Деревня Чилигино была небольшая — в полсотни дворов. Она стояла на берегу мелкой речки Чилижки. Авдоний привёл сюда своих людей через две недели после побега. Путь к деревне ему указали тобольские наставники: Чилигино давно и прочно укоренилось в древ-леправославии. Чилигинские жители разобрали беглецов по избам. В первый же день, выйдя за ворота, Авдоний увидел посреди деревни заброшенную церковь. Она высилась под снегом среди нетронутых сугробов, и даже тропка-частоступочка не тянулась к висячему крыльцу-рундуку с трухлявыми ступенями; мёртво зияли окошки с выбитыми косяками. Авдонию сказали, что иконостас в церкви давным-давно рассыпан: образа дониконова письма мужики унесли по своим домам, а доски нико-новой работы спустили вниз по течению Чилижки. Глядя на разорённую и пустую храмину, Авдоний понял: се будет его Корабль.

Деревню основал беглый московский стрелец Стёпка Решетников. Он явился в Сибирь при воеводе Годунове. Коров и лошадей на обустройство он взял в долг в Дал-матовой обители. Далматовские иноки познакомили его со старцем Авраамием Венгерским. Авраамий совлёк Стёпку в раскол.

До поры до времени Стёпка держал свою веру втайне. Деревня его росла. Митрополит Павел прислал в Чи-лигино попа, и мужики построили церковь. Но лет двадцать назад поп умер. А вскоре в деревню нагрянули воеводские переписчики. Решетников стряс с мужиков деньги и сунул взятку казённым людям, чтобы те не указывали Чилигино в оброчных книгах и на чертежах. Так деревня исчезла с глаз митрополита и воеводы — стала для властей невидимой, словно Китеж-град. Никонианский вертеп заколотили, и Чилигино, затерянное в перелесках на краю Тургайской степи, обратилось к чистому исповеданию отцов. Духовным отцом для чилигинских жителей стал Авраамий, а Степана Решетникова деревня признала уставщиком.

Десять лет назад донеслась весть, что тюменские служилые изловили старца Авраамия и увезли в архиерейский каземат. Из этого бездонного застенка расколоучи-тели уже не выходили. Уставщик Степан решил, что дни его исчислены. Вместе с сыновьями он соорудил мо-рильню: в лесочке за околицей Решетниковы выкопали большую яму и сложили в ней сруб без окон и дверей с бревенчатым накатом вместо крыши. Вся семья уставщика — сам Степан, его жена, два сына с жёнами и детьми и незамужняя дочь — через последнюю щель в накате спустились в сруб. Чилигинские мужики закрыли шель бревном и засыпали морильню землёй. Четыре дня из недр слышались псалмы, потом всё стихло. Мученики вознеслись. А деревня на долгие годы лишилась наставника. Новым наставником оказался Авдоний.

Он вроде бы и не принуждал никого слушать себя. Хрисанф, Иефер, Мисаил, Пагиил, Сепфор, Елиаф, Навин, Урия, Саул, Аммос — все они, братья, сами, своей волей, приходили в пустой овин, где Авдоний молился, проповедовал и рассказывал о видениях, и вскоре за братьями потихоньку потянулись чилигинские мужики, а потом и бабы. Авдоний говорил о том, о чём подозревали повсюду на Руси, и в Чилигино тоже: царь Пётр — чадо погибели, немецкий подкидыш. Прежний царь, Лексей Михалыч, уповал на сына, а царица Наталья Кирилловна родила дочь; убоявшись мужнего гнева, она подменила девочку мальчиком из Немецкой слободы. Диавол и потянул подменённого царя в свои тенёта. Латынники и жиды царю-немцу оказались ближе своих-природных. С латынников пошли новые порядки в державе — от подневольной армии и казённых канцелярий до постыдного челооголения и мертвяко-вых волос на головах. Что творит сей лихой царь? Кать-ке-царице он крёстным отцом своего сына пихнул, то есть женился на духовной внучке! Столицу забросил, а ведь Москва — не просто город! Первый Рим пал и лежит невсклонно, погрязнувши в латинской ереси, и второй Рим — Царьград — тоже повержен махометанами; последним оплотом оставалась Москва — третий Рим, а царь её покинул и новый стольный град в чухонских болотах возвёл!