Трон императора. История Четвертого крестового похода - Николь Галланд Страница 27

Послание к Римлянам, 7:16

Я, Грегор, сын Герхарда из Майнца, в последнее время совсем забросил хронику событий, относящихся к моей эволюции в качестве примерного пилигрима. И хотя я не стремлюсь найти оправдание подобной небрежности, все-таки объясню ее двумя причинами. Во-первых, движение кораблей, даже когда они стоят на якоре, затрудняет процесс написания, о чем, несомненно, свидетельствует теперешний мой почерк. Во-вторых, вокруг ходило столько противоречивых слухов, поднялось столько споров, что я счел своим долгом воина, пилигрима и зятя нашего предводителя маркиза Бонифация не касаться подобных вещей, а стряхнуть их с себя, как стряхивает воду со спины селезень. В общем, старался держаться в стороне. Но с каждым часом мне все труднее оставаться безучастным. Частично это объясняется влиянием бритта, который теперь настроен не так меланхолично, как прежде, но не менее желчно. С содроганием думаю, каким образом повлияет на его нрав жаркая, сухая пустыня. Сегодня вечером я наконец решился посовещаться с глазу на глаз с его преосвященством епископом Конрадом, и сейчас мое душевное равновесие почти восстановлено. Я предам наш разговор пергаменту, с тем чтобы в будущем можно было освежить его в памяти, если моя решимость вновь ослабеет или я потеряю ориентир. Речь шла о Задаре.

Я перешел на нос корабля, чтобы переговорить с его преосвященством. Епископ налагал епитимьи на простолюдинок, поэтому я подождал, пока он закончит свои дела. Стоял и думал о том, что провел с некоторыми из этих женщин больше часов, чем с собственной женой, — таковы странности и горести святой войны. Когда простолюдинки отошли от нас, я спросил епископа, одобряет ли его святейшество Папа Иннокентий III подобное осквернение нашего дела (имея в виду заход в Задар по настоянию Дандоло из Венеции).

Мой вопрос огорчил епископа. Он ответил:

— Разумеется, его святейшество никогда бы не одобрил осквернения нашей святой миссии, но он знал, что подобное отклонение от курса может произойти, ибо венецианцы очень несговорчивы насчет денег. Легат Святого отца Пьетро Капуано признался мне в Венеции, что его святейшество не одобрил изменения курса, но Пьетро также добавил, что прежде всего его святейшество хочет сохранить целостность войска. Капуано трактовал это следующим образом: духовенству следует смириться с подобным отклонением, чтобы флот без потерь покинул венецианскую лагуну.

В эту секунду нас прервал не кто иной, как бритт, чей силуэт высвечивался чудовищно раскачивающимся фонарем. Он заявил, что слова легата Пьетро Капуано «циничны до умопомрачения», потом отпустил еще несколько таких же неприятных замечаний. Я, к своему стыду, обрадовался его появлению, хотя он говорил доброму человеку резкие слова и мне следовало бы рассердиться. И все же он произнес вслух то, с чем я был согласен. Потом бритт спросил у его преосвященства, что произойдет, когда мы достигнем Задара. Осмелев оттого, что бритт так откровенен с его преосвященством, я признался, что тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос.

— Принимая во внимание, что Папа против, можете ли вы допустить, чтобы дело дошло до военных действий, ваше преосвященство? — спросил я.

Епископ протянул руки в покорном жесте.

— По правде говоря, меня это мучает уже несколько дней, Грегор, — посетовал он, и мне было тяжело видеть, что даже этого слугу Христа одолевают сомнения.

Я молил легата дать мне совет. Тот долго хмыкал, прокашливался и бормотал и наконец сказал, что, когда придет час, я должен поступить так, как велит мне совесть.

Бритт не преминул отпустить очередное саркастическое замечание, но мы не обратили на него внимания, и он умолк.

— Я размышлял над всеми возможными вариантами, — продолжал Конрад. — По правде говоря, ни один из них меня не устраивает. Но вы, Грегор, другой. Вам не нужно отягощать себя заботами, как это делаю я. Перед вами ясный путь. Вы солдат. Военачальники, Папа, маркиз и дож — все предводители хотят сохранить армию в целостности. Ваш единственный долг — действовать соответственно.

— Клянусь головой святого Иоанна, не верю, что Бонифаций согласился бы напасть на город, если бы знал, что Папа против, — сказал я, ибо маркиз — лучший из всех сынов Святого отца и самый послушный.

— Бонифация здесь нет, и потому помешать осаде он не может, — напомнил мне его преосвященство. — Если бы он считал, это важным, то был бы сейчас с нами.

— Он не может быть здесь, его позвало домой срочное дело, — возразил я.

— Какое такое срочное дело? — влез в разговор бритт.

Тут мне пришлось признать, что не знаю подробностей, но уверен, что так было нужно.

— Возможно, — сказал бритт, — он просто захотел избавить себя от участия в деле, которое считает омерзительным.

— Омерзительным, но неизбежным, — поправил его епископ. — По крайней мере, он знает, что отклонение от курса необходимо. Грегор, сын мой, я хоть и высоко ценю роль вашего духовного наставника, но мы оба с вами знаем, что вы должны перво-наперво исполнять желания своего командующего.

— Не знаю, какие у него желания! Его здесь нет! — вырвалось у меня, ибо к этой минуте я успел основательно разозлиться; правда, тут же овладел собой и извинился перед высокочтимым пастырем за то, что повысил на него голос.

— У Бонифация всегда будет одно желание — сохранить армию в целостности, — повторил епископ Конрад.

— Каким образом — вступив в битву или отказавшись от нее? — уточнил я.

— Этого мы не можем знать, пока не окажемся на месте, — ответил епископ Конрад, и, конечно, правдивее нельзя было сказать при данных обстоятельствах, ибо его преосвященство мудрый человек. — Это испытание, сын мой, которое мы должны выдержать, а после продолжить наш первоначальный курс к Святой земле. Если вам придется делать выбор, помните, что его святейшество тоже желает сохранить армию.

На душе стало легче от этого напоминания. Мой долг все-таки очень прост.

На следующую ночь, когда луна шла на убыль, флот охватило растущее чувство надвигающейся беды. Воины переговаривались приглушенными голосами о том, что венецианцы ими манипулируют, заставляя изменить святому делу. В конце концов начались разговоры о дезертирстве.

О Задаре говорили только шепотом.

Одним из тех, кто говорил в полный голос, был я. Если бы еще месяц назад кто-нибудь мне сказал, что я приму сторону Папы по какому-либо вопросу, мне стало бы очень смешно. Но вот прошло время, и мы с Папой стали заодно. В принципе не приемля любую бойню, я пришел в ярость, получив подтверждение о неминуемой осаде, и даже спровоцировал спор с несколькими моряками «Венеры» — все они, родившись в Венеции, ненавидели Задар. Мои усилия привели к тому, что сейчас я хожу с двумя фонарями под глазами и синяками на теле. Симон де Монфор, мой собеседник в первый день похода, тот самый, что с опаской расспрашивал о Бонифации, также в открытую выступал против плана напасть на Задар. Прослышав от Грегора, что я получил тумаков, затеяв спор на эту тему, он явился на «Венеру» и принялся меня расхваливать. Уж лучше было бы терпеть побои.