Шанхай. Книга 2. Пробуждение дракона - Дэвид Ротенберг Страница 27

Мы воспринимали тайпинское восстание и всю связанную с ним религиозную дребедень всего лишь как вспышку гнева огромного числа бедных людей, населяющих эту поистине бескрайнюю страну. Чем больше мы богатеем, тем больше раздражаем неимущих. Чем больше поддерживаем тех китайцев, которые угнетают своих бедных соотечественников, тем больше эти бедные нас ненавидят. Несмотря на то что большинство восставших погибли, их движение не умерло. Его нельзя убить. Во всем мире не хватит денег, чтобы избавить людей этой огромной страны от нищеты, а они, утопая в своей нищете, всегда будут роптать от недовольства, видя, как роскошествуем мы. Но беднота — не единственный потенциальный источник мятежей в Поднебесной. Наше присутствие здесь болезненно ранит маньчжурские власти. Каждый новый шаг, сделанный нами на пути к процветанию, проворачивает нож в этой ране. По мере того как они теряют власть, разрушаются и их институты, отдельные из которых, возможно, и пережили свое время. Но эти институты подарили мир миллионам и миллионам жителей Срединного царства, создали строго определенную иерархию в их джунглях. Если этот порядок будет разрушен, первыми, на кого обрушится гнев китайцев, станем мы. А возглавить их могут те, кто был выброшен их системой. Это будут образованные люди, посвятившие жизнь изучению древней литературы, которую не ценим мы. Они быстро упадут с тех вершин, где находятся сейчас, но у них хватит знаний для того, чтобы заразить своим гневом народ, направив его против тех, кто, по их мнению, повинен в их падении, — то есть против нас.

Но и это еще не самая большая опасность.

Самая большая опасность возникнет тогда, когда две разрозненные группы — образованные и бедные — объединятся. Тогда времени нашего пребывания здесь останется лишь на несколько вздохов.

Можно ли это остановить? Нет, поскольку каждый из фань куэй озабочен лишь одним: как загрести побольше денег, и как можно скорее.

Нужно ли это останавливать?

Возможно, нет. Возможно, все те люди, которые, выстроившись вдоль Янцзы, смотрели на нас, стоящих на палубе королевского флагмана, что скользил по водной глади, знали, что мы — лишь временные гости в этой стране. Незваные, но необходимые, дабы поднять их на новую ступень славы.

Посмотрите в их глаза так, как они смотрели в наши, попробуйте понять живущую там ненависть. И берегитесь хромого тигра.

Сайлас собрал выпавшие листы и аккуратно вложил их в дневник. Потом, поднявшись с пола, сделал два шага по направлению к книжному шкафу и снова встал на цыпочки, чтобы положить тетрадь на прежнее место. Но вместо этого он снял с полки остальные тетради, также содержавшие, по всей видимости, записи отца. Сайласу не хотелось, чтобы они находились рядом с остальными книгами. Эти дневники были его собственностью. Он посмотрел на тетради, которые держал в руках, но вдруг увидел в них нечто большее — целую книгу. Сайлас вышел из кабинета и вернулся в спальню. Некогда принадлежавшая им с Мирандой, теперь она была только его. Он открыл инкрустированный столик возле кровати и положил туда дневники Ричарда Хордуна, ставшие его книгой. Закрыв ящик, Сайлас упал на постель и впервые с тех пор, как умерла Миранда, провалился в глубокий сон без сновидений.

Пока он спал, с потолка в его кабинете посыпалась пыль и тонким слоем покрыла последние три страницы исповеди Ричарда Хордуна, оставшиеся по недосмотру сына лежать на полке книжного шкафа. Эта последняя запись была озаглавлена просто: «Делая дьяволову работу».

* * *

Как только солнце поднялось над горизонтом, на тротуаре Цзюйлу Лу занял свое место второй цирюльник. Он посмотрел на коллегу, который уже находился там, они обменялись легкими кивками. В это самое время студент с пятном винного цвета на щеке вошел в лавку еще одного «предателя».

Глава пятнадцатая
ВЗЛЕТ ЧАРЛЬЗА СУНА
1894–1897 годы

Возвращение Чарльза Соона в родной Китай оказалось вовсе не таким радужным, каким он рисовал его в своих мечтах. Китайцы относились к нему так, как если бы он был фань куэй, только желтолицым, а вот его спутник, еще один методистский миссионер и настоящий фань куэй, обращался с ним как с каким-нибудь полуграмотным китайцем, который какой-то хитростью добился ученой степени в Уэслианском колледже. Между тем Чарльз, хотя и не был первым учеником, получал в школе достаточно высокие оценки и, несмотря на то что являлся единственным азиатом в классе, нравился соученикам. Под неусыпной опекой капитана Малахи и американского промышленника, взявшего его под свое покровительство, Чарльз рос, развивался и наконец превратился в цветущего молодого человека. Он пользовался уважением со стороны как своей церкви, так и сверстников и был вхож на все светские мероприятия, проводившиеся в Уилмингтоне. При этом у него хватало осторожности никогда не оставаться с глазу на глаз ни с одной из красивых молодых девушек, живших в городе.

Но здесь, в Шанхае, куда Чарльза, казалось бы, настойчиво вела вся его прежняя жизнь, он впервые оказался один и без друзей. А вскоре, без единого слова объяснений, духовное начальство Чарльза отослало его из Иностранного сеттльмента в маленькую захудалую деревню, расположенную в двухстах милях к северу от Шанхая.

Оказавшись в дебрях деревенского Китая, Чарльз растерялся еще больше. Местные жители с трудом понимали его классический китайский, а условия жизни там были настолько суровыми, что по сравнению с ними даже самые тяжелые годы жизни Чарльза Соона казались сладкой сказкой. Во всей деревне не было проточной воды, не говоря уж хотя бы об одном мало-мальски приличном туалете. Он написал епископу в Шанхае множество писем, умоляя повысить его содержание, чтобы он мог хоть немного улучшить свой быт, но все просьбы неизменно натыкались на резкую отповедь — точно в таком же духе, в каком высокомерный фань куэй способен поставить на место «косоглазого» слугу.

Чарльз всячески противился искушению пустить в ход две единственные ценные вещи, которыми владел: часы, подаренные ему капитаном Малахи, и маленький мешочек с золотыми монетами, полученный в день отъезда в дар от благодетеля-промышленника. Конечно же, ему хотелось улучшить свою жизнь, но в то же время он понимал, что два эти подарка лучше приберечь для чего-то более важного. Приземистая, пропахшая плесенью хибара без окон, в которой помещалась церковь, кишела скорпионами. На первых двух богослужениях, проведенных Чарльзом, присутствовала одна-единственная пожилая женщина, которая спала, пока не пришло время причастия. Тогда она вскочила на ноги, проглотила облатку, запила ее глотком церковного вина и громко рыгнула.

Никогда еще Чарльз не чувствовал себя настолько униженным.

Когда пошел второй месяц его пребывания в деревне, в четыре грубо сколоченные доски, заменявшие в хижине дверь, кто-то постучал. Это оказался уличный торговец, продававший, помимо всего прочего, единственную страницу из какой-то книги.