Первый великоросс - Александр Кутыков Страница 26

— Потакаете, научаете на меня, а они ничего не понимают, дундыри! — брюзжал дедок.

Птарь держался за багровую шею и плакал.

— На и тебе! — дотянулся Сыз до Ярика не брошенным дрючком.

— Прекрати, Сыз, сдурел? — серьезно сказал Светя.

— Ты не лезь, а то щас и до тебя доберусь! — не успокаивался старик. Ярик стоял в стороне и никак не мог отойти от больнючего удара. — Чего хошь, то и скажут, чего хошь, то и сделают! То зад, то перед, то еще чего удумают, дундыри! — Сыз ходил между Светей и костром, как взбесившийся петух, и говорил громко — чтоб непременно услышала Гульна.

— Чего там у вас за разбойничий вертеп? — высунулась наконец она.

— Весь срам в одном месте собрался, — пожаловался Сыз.

— Очумелый Сыз дерется! — ответили одновременно Ярик и Птарь.

Дед, как на врага, посмотрел на Ярика:

— У-у-у, дундырь!..

К вечеру настроение поднялось. Все вели себя так, будто самое страшное уже произошло. Обложенное лапником гнездо заполнилось задолго до темна. Было немного тесновато, но поедаемая в непривычных количествах еда сгладила это неудобство. Лишь Стреша сидела какая-то вялая и болезненная. Тихо сетовала Гульне, что болит живот.

— Жри меньше! — ляпнул Ярик, но тут же понял, что сказал непутевое.

— Да она второй день еле волохается! Не то что кушать — головенку еле держит! — Гульна гладила распущенные черные волосы девочки. Картина ребятам не нравилась. Им было противно смотреть на поблекшую двоюродную сестру, которую мамка без конца лелеет. Паробки поглядывали на Светю и Сыза. Светя уже не слишком одобрял их выходки.

— Заночуете под деревом! — пообещал мальцам он.

Ребята отвернулись к Сызу: всклоченный дедок-раздевулье так и высекал из них улыбки. Стоило чуть дольше положенного Птарю посмотреть на Сыза, как тот резко и внятно произнес:

— Дундыря!

— Что ты заладил, дед? — поинтересовалась Гульна. — Откель слово такое?

Он молча завалился на бок и отвернулся. Полежав с минуту и постучав морщинистым, бородавчатым пальцем о дубовую ветвь, раздраженно пояснил:

— Дун-дун — дун-дырь!..

Было гораздо теплее, чем вчера. Кветень кончился. Начинался ласковый озеленитель и искуситель травень…

Утром разоспавшаяся семья просыпалась по очереди. Птарь вяло слез с дуба и, расстегивая порты, с полузакрытыми глазами направился в кусты.

— Поди в другое место, — сказала оттуда Гульна.

Малец, мало включаясь в утро, увидел растерянную Стрешку, повернулся на месте и тут же справил нужду. Полез обратно, цепляя локтями и коленками отдыхавших. Ярик спал. Снова заснул и Птарь.

Потревоженные Светя с Сызом медленно спустились вниз. Дед занялся костерком, а мужичок, захватив топорик, отправился за дровами. Вчерашние деревяшки, лежавшие возле кострища, здорово отсырели, требовались новые. Светя сбивал обухом сучья с нижних ветвей — там они сухие и ломкие — и слышал, как рядом прошли к костру Гульна со Стрешей. Женщина большой рукой прижимала голову девочки к себе.

— Чего это вас носит где? В другой стороне? — вспомнил вчерашнюю обиду едкий Сыз.

— За грибами ходили, — ответила женщина.

Сыз подумал: «И эта заразилась ребячьей забавой…» Высек на пушок старого птичьего гнезда пучок искорок, закрыл огонек руками, раздул, охнул. Хорошо, что сидел, а то от головокружения упал бы.

— Ну и нашли? Грибы-то где? Какие щас грибы? — представлял себя хозяином дед.

— Нашли… — Ответ был скорый и таинственный. Сыз боле не продолжал допрос. Поглядывал на девчушку: в ее лице и движениях появилось что-то совсем взрослое. Что — не понять. Гульна носится с ней уж чересчур…

Светя принес дрова. У костра делал их покороче. Обламывал руками — топорик жалел. Если зазубрится — надо будет точить: железу ущерб. В лесных ручьях есть руда, но мало. Придется идти дальше — к Дикому Полю. А лес сейчас залит водой истаявшего снега.

— Так, мужики, нам пора домой! — внезапно промолвила Гульна.

— Так пойдем! — мигом отозвался Светя.

Сыз, оставшийся как бы не у дел, хотел спросить: «Чего ж так сразу?» — но лишь встал и, что-то бубня, пошлепал в лес. Светя ни о чем не спрашивал. В молчаливых сборах он опять был главным.

— Не горюй, сына, все наладится! — подбодрила его чем-то успокоившаяся мать.

— Что мне горевать? Ко всему привык! — Он был задумчив, и оттого крепкие смуглые руки его двигались медленно. — Ма, скажи: верно, будто в городах люди что-то занятное делают? Взять хоть Поречный… Туда пойдут — одно, сюда — другое… А на отшибах — как наш — есть одна сторона на выбор, и та под нами. Топчись ногами да гляди под них — в свою единственную сторону… По реке мест таких, думаю, немало, где люди живут, как мы?

— Всяко живут… По-разному… Но знаю точно: в городе хуже, чем у нас.

— Да, я слышал от отца. Про тягло он говорил, про беду от несвободы и обузы всякой.

— Ох, сынок, не в тягле дело. Просто. — Гульна подбирала слово, но не находила его. В голове путался всякий сор. А она чувствовала, что сына что-то мучит. «Взрослый мужик… Тяжко сердешному… Терпит все, любимый…» — И она принялась перебирать отрывки речей Ходуни, Гарнца, Некоши.

— Съезжу… Хоть в Чернигов, хоть в Любеч… Вы из Киева уехали — значит, и мне туда дороги нет.

— В городе все из дружин: в одной — ратоборцы, в другой — кантюжники. Семьи там большущие — те же дружины они и есть.

— Чем плоха большая семья?

— Большая семья: сват, брат, деверь — дрягва…. Хуже не сыскать… Как на войне… Иные, я видела, мучаются, но куда им деться при том гнете, кой сущий там на всех?.. Нас Стрибог отнес сюда, и слава ему за это. И то, что ты у нас не ходун, — благо тебе и нам с тобою.

— Надо вырваться из всего, мама. Мне ведь двадцать седьмое лето наступает!..

Вот здесь матери трудно было ответить. Большой мужик киснет в глуши против естества!.. Да, были денечки, когда от травня до липня уходили они на молодецкие бесовские игрища. Каждый год такое случалось. Сначала ходили вдвоем, потом разошлись. Светя как-то не пошел, и отправился один Щек. Опасности на гулянках тех— бесовские. Всем верховодит некошный: бучи, сечи… «А Светька — мужик домашний…» — безошибочно чувствовала Гульна.

Ростана, хоть и сама неопределенная всю жизнь, за ребят тоже боялась. Предлагала ходоблуды в Поречный: и ближе, и безопасней, и круглый год… Но решали все парни сами.

Ходуня не поощрял паробков шастать в Поречный. Но, по прошествию лет, Щек изредка, когда жива еще была его мать, стал наведываться в теремок: приходил, разговаривал, ночевал, возвращался… Светя же и не помышлял расстраивать отца: в Поречный не совался. И со временем все реже и короче уходил к Днепру — искать коло Леля. «А этим годом с теплой порой уйдет…» — поняла мать.