Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт Страница 23

– Однако, – сказал де Во, все еще недоверчиво относясь к словам сера Кеннета, – кто поручится мне за честь Саладина, который, быть может, задумал злодейством избавиться от сильнейшего врага?

– Я сам, и отвечаю за него жизнью, имуществом и честью.

– Как странно! – воскликнул лорд де Во. – Север ручается за юг, шотландец за турка! Могу ли спросить вас, сэр Кеннет, каким образом вы оказались к этому причастны?

– Я ездил на богомолье, милорд, а затем, исполнив свой обет, посетил святого энгаддийского пустынника, к которому имел поручение.

– Не можете ли вы, сэр Кеннет, сообщить ответ святого старца?

– Нет, милорд.

– Но разве вам неизвестно, – надменно вскричал англичанин, – что я член Английского тайного совета?

– Я не завишу от него, милорд, хотя в эту войну и служу под знаменами английского короля. Поручение мне было дано верховным Советом королей, владетельных князей и славных военачальников крестоносной армии, и им одним обязан я дать отчет о результатах моего паломничества.

– Так вот какие слова слышу я от тебя! – вскричал гордый барон. – Знай же, что, хотя бы ты и был княжеским и королевским послом, никакой лекарь не будет допущен к постели Ричарда Английского без позволения лорда Гилсленда, и горе тому, кто осмелится проникнуть в его шатер без моего ведома!

Он с надменным видом хотел идти дальше, но шотландец, преградив ему путь, спокойно, однако не теряя достоинства, спросил его, считает ли его сэр Гилсленд дворянином и храбрым рыцарем?

– Все шотландцы дворянского происхождения, – ответил сэр Томас с колкой насмешливостью. Но, почувствовав несправедливость сказанных им слов и видя, что краска выступила на мужественном лице Кеннета, прибавил: – Конечно, вы храбрый рыцарь, грешно было бы сомневаться: я много раз видел вас честно и храбро исполняющим свой долг.

– Итак, – сказал шотландец, видимо, удовлетворенный искренностью де Во, – клянусь вам, Томас Гилсленд, своим шотландским происхождением, которое мне так же дорого, как и мой древний благородный род, клянусь вам святой целью, ради которой я здесь, в этих далеких странах, клянусь вам, наконец, знамением носимого мною креста, что нет во мне иного желания, как способствовать выздоровлению Ричарда Львиное Сердце.

Англичанин был поражен глубиной доброжелательства, слышавшегося в голосе Кеннета, и ответил ему более дружелюбно:

– Благородный рыцарь Спящего Барса, я вполне доверяю вам, но скажите сами, благоразумно ли допустить неизвестного лекаря, приехавшего с земли, где приготовление яда достигло высокой степени совершенства, благоразумно ли позволить испытать ему действие неизвестного нам лекарства на государе, жизнь которого дорога всему христианскому миру?

– Одно лишь могу я привести в свое оправдание, милорд: мой оруженосец, единственный оставшийся в живых из всей моей свиты, слег от той же лихорадки, которая теперь лишила нас могучей опоры в лице короля Ричарда. Два часа тому назад лекарь испытал на нем действие своего лекарства: больной успокоился и заснул глубоким сном. Я уверен, что он излечит и эту болезнь, причинившую нам столько бед. Ручательством за его искусство и знания служит то, что сам Саладин возложил на лекаря эту серьезную миссию, прекрасно понимая всю ответственность. Ему обещана награда в случае выздоровления короля Ричарда. Если же он не выполнит обещанного, то подвергнется серьезному наказанию, и, мне кажется, сказанного вполне достаточно для того, чтобы мы могли без опасения довериться этому лекарю.

Глубоко задумавшись, стоял в нерешительности перед шотландцем барон де Во, сомнения одолевали его.

– Можно ли мне увидеть вашего оруженосца, сэр Кеннет? – проговорил он наконец, взглянув на него.

Шотландец задумался и, покраснев, ответил:

– Охотно, милорд, но не удивляйтесь, увидев мое скромное жилище, не забывайте, что шотландские рыцари не знают роскоши ни в еде, ни в обстановке, нет у них ни великолепно убранных палаток, ни мягких перин, этим они сильно отличаются от своих северных соседей. Я живу бедно, лорд Гилсленд, – прибавил он, подчеркнуто выразительно произнося эти слова, неохотно провожая барона в свою палатку.

Сильно предубежден был барон де Во против народа, бедность которого вошла в поговорку, но был слишком благороден, чтобы находить удовольствие в унижении храброго, гордого воина, желавшего утаить свою нищету, которую теперь ему не удалось скрыть.

– Недостойно было бы крестоносцу заботиться о светской роскоши и суетных мелочах, – ответил барон де Во, – когда его должна заботить великая, святая цель. Как бы ни были велики испытываемые нами нужды и горести, но страдания и жертвы наши ничто в сравнении с мучениями стольких святых, с сияющими теперь венцами славы.

Давно не проявлял Томас Гилсленд такого красноречия, и, странное дело, он противоречил себе, так как любил и роскошный стол, и богато убранное жилище.

Вскоре они подошли к лагерю рыцаря Спящего Барса. Казалось, сэр Кеннет, ободренный словами Томаса Гилсленда, не должен был бы стыдиться своей бедности. Обширное пространство земли, отведенное по требованию сэра Кеннета для тридцати палаток воинов, прибывших с ним в Святую землю, почти пустовало. Лишь часть его занимали бедные хижины, из которых многие казались запустелыми, а некоторые и вовсе разрушились. В центре лагеря виднелась небольшая хижина, по виду отличавшаяся от других лишь прикрепленным на верхушке копья знаменем в форме ласточкиного хвоста, которое своими длинными складками склонялась книзу, как клонится поблеклое растение от знойных лучей азиатского солнца. То было помещение начальника. Ни пажей, ни оруженосцев, ни даже часового не было видно на страже, не было заметно ни признака феодальной власти или рыцарского звания. Его охраняли лишь слава и доброе имя.

Сэр Кеннет унылым взглядом окинул лагерь, но, подавив волнение, вошел в свою хижину, дав знак барону Гилсленду следовать за собой. С любопытством осмотрелся де Во. Сожаление, отчасти смешанное с презрением, – чувства, которые иногда бывает так же трудно отделить, как жалость от симпатии, – охватили его. Наклонив свой величественный шлем, он вошел в палатку, головой почти касаясь потолка.

Убого выглядела хижина: две постели составляли почти единственное ее убранство. Одна из них, из сухих листьев, была покрыта шкурой антилопы, судя по оружию, расставленному вокруг нее, и серебряному распятию, стоявшему в изголовье, она принадлежала рыцарю Спящего Барса. На другой лежал больной, о котором говорил сэр Кеннет. На первый взгляд он казался сильным и мощным, средних лет, черты лица его были из тех, которые надолго врезаются в память. Он неподвижно лежал на своей постели. Сэр Кеннет уступил своему оруженосцу длинную мантию и другие одежды, которые рыцари носят вместо лат и кольчуг.

Хижина делилась на две части. В первой половине, через которую прошел барон, мальчик в камзоле, истертом от времени, в полусапожках из верблюжьей кожи и синей шапке, на коленях перед наполненной углем жаровней пек на железном листе лепешки из ячменной муки – любимую еду шотландцев. На одном из столбов, поддерживавших хижину, висела часть туши антилопы. Нетрудно было догадаться, каким образом добыл рыцарь это лакомое кушанье: неподалеку лежала огромная, великолепная гончая собака, каких не было и у короля Ричарда. При виде обоих рыцарей благородное животное издало глухое ворчание, звуки которого отдались, как гул отдаленного грома. Узнав своего хозяина, она наклонила голову, махая хвостом и сдерживая шумное проявление своей радости. По врожденному инстинкту, она не нарушала глубокой тишины, царившей в комнате больного.