Братья - Юрий Градинаров Страница 22

Летом пастухи Хвостова готовили оленью упряжь, чинили нарты, утепляли избы да лабазы. А олени нагуливали жир на сочных, обдуваемых ветром лугах. Основное стадо уходило к морю, а в октябре, когда реки и озера покрывались льдом, возвращалось к озеру Пясино и ждало прочного зимника для аргиша.

Мотюмяку живет в Дудинском с Варварой и двумя пухлощекими сыновьями: Хоняку и Дельсюмяку. Старший, Хоняку, на отца смахивает: нос прямой, скулы глаза держат, чувствуется – в рост не пойдет, больно ноги при ходьбе широко расставляет. Но, видать, суетливым, как отец, не будет. А Дельсюмяку – мать своей красотой наградила. Волосы черные, густые, брови, как крылья гагары, с изломом, щеки круглые скулы спрятали. И все в меру: глаза, нос, губы.

В батраках держат якута Романа, крепкого жилистого человека. Он и плотник, и рыбак, и истопник, и сторож. Крутится вокруг балка день и ночь и зимой и летом. Работы всегда хватает, если ее видеть. А он видит, не ждет, пока Варвара пальцем укажет. Сам хозяйке подсказывает, что необходимо сделать.

В селе Хвостов бывает редко. Пока объедет владения, гляди, уже и зима хвост поджала от ясного дня да жаркого солнца. Есть у него передышка разве что весной да перед осенней распутицей. Вот тут он с Романом и рыбачит, и избу утепляет, и с сыновьями возится. А бывает, и среди лета появится какой-нибудь странствователь и просит Хвостова тундру показать, увезти за сотни верст к каким-нибудь озерам или рекам. Отнекивается Мотюмяку, больно по семье соскучился. Варвара хмурится, грустно смотрит на мужа:

– И наглядеться на тебя не успела – опять в тундру. Мальцы так и тебя забудут, Мотя.

Он виновато глядит на жену, оправдывается:

– Ты уж прости, Варя, но люди просят. А Бог велит помогать. Я ненадолго. Недельки три – и снова дома. Дети вырастут, научу их своему ремеслу проводника. В тундре он всегда нужен.

Варвара знает, пришлые в тундру без Хвостова не суются. Потеряться – не за понюх табаку! А с Мотюмяку – полная надежа! Знает, когда тундра человеку под ноги ложится! Приметы особые в уме держит, когда аргишит! Каждая сопка, каждое озерко, каждый ивняк свой лик имеет, на людской похожий. А лица людей и все, что посадил Бог в тундре, Хвостов помнит всю жизнь. И достает, при надобности, их из памяти одно за одним, сверяет с дорогой и в полярную темень, и в светлую пору. Ему доставляет радость показывать странствователям родную землю. Он знает, его земли всем хватит.

Вот и завтра аргиш с бывшим хозяином, а теперь компаньоном Киприяном Михайловичем Сотниковым.

Крепко позавтракав, Киприян Михайлович с Александром Петровичем собирались в дорогу, ходили на цыпочках, чтобы не разбудить Кривошапкина, которого решили не брать на залежи.

– Лучше пароходом сходите по рыбакам. Посмотрите, как живут крестьяне низовского общества, – намедни посоветовал ему Сотников, – пока мы сбегаем к горам.

– И то правда, – согласился Михаил Фомич. – Но проводить-то я вас – провожу.

На том и порешили. Екатерина укладывала в большой кожаный мешок ковриги хлеба, рыбные котлеты, вяленую осетрину, копченые гусиные окорочка, пачки чая, сахара и галеты.

На крыльце стоял бочонок с питьевой водой, а рядом – баночка с дегтем.

Несмотря на жару, одевались потеплее. Кытманов с трудом пытался натянуть бродни. Кожа скрипела, казалось, вот-вот лопнет от его усилий.

Киприян Михайлович хотел помочь, но когда поднял один сапог подошвой вверх, то запричитал:

– Александр Петрович, это на младенца. Ноги сразу отекут. Ходить не будешь. В тундре это беда. Возьми сорок пятый. С пимами будет хорошо.

Катерина вынесла из чулана бродни, похожие на ботфорты.

– Вот, Александр Петрович! Больших нет. В них Енисей можно перейти. Почти в мой рост. Примеряйте.

Кытманов, мокрый от натуги, с радостью сказал:

– Спасибо, Катенька! Проверю твои бродни. Авось, сухим с гор вернусь.

Киприян Михайлович вынес четыре свернутых и связанных белыми веревками спальных мешка, потом два ружья, два патронташа, четыре накомарника.

– В тундру едешь на день – берешь припасы на неделю. Едешь на неделю – припасы на месяц. Тундра – не всегда понятная бывает! – как бы оправдывался Сотников. – В июле у нас может и снежок сыпануть, и дождь брызнуть. И зима, и лето вместе.

– А что, на нартах поедем по земле?

– Не по воде же. Хотя тундра летом – почти болото сплошное. Тунгусы ведь зимой и летом на оленьих упряжках аргишат. Со всем скарбом. На сотни верст. И стада перегоняют. Сейчас низовские ушли к Карскому морю, а затундринские – к Лаптевым. У моря гнуса и комара почти нет. Прохлада от воды.

К дому подъехал на первой нарте Хвостов, остальные четыре шли цугом. На последней – пастух Тубяку.

– По четыре олешка хватит. Поклажа небольшая, – подошел Мотюмяку к Сотникову.

– Знакомьтесь, Александр Петрович! Это проводник Хвостов, владелец полуторатысячного стада ездовых оленей. Надежный человек!

Кытманов протянул ему руку.

– Слышал, слышал о тебе.

Хвостов робко вложил свою маленькую руку в широкую ладонь.

– Шибко большой человек. А ладонь, что смушка выпортка, – мягкая и теплая, – глядя снизу вверх на Кытманова, разулыбался Хвостов. – Я к руке Михалыча привык. Она другая. Шершавая, как шкура нерпы, но надежная.

– Шершавая, Митрий, от работы, а надежная ли? В тундре, ты знаешь, без надежности – каюк. Надежность во всем: и в человеке, и в упряжке, и в нартах, и в ружье. Чай пить будешь?

– Нет! Маленько дома пил. Пока хватит. Олени сытые ходить хотят.

Вышел на крыльцо, потягиваясь, Кривошапкин.

– Доброе утро, гости и хозяева! – почтительно обратился он к стоящим. – Хлопотное это дело – сборы в тундру. Вроде сто верст – не дорога, а забот хватает. Сколько ж туда ходу на оленях?

– Дня четыре. Смотря как реки, ручьи, – ответил Хвостов, – а зимой, налегке да на хороших оленях, полсуток хватит.

Кривошапкин подошел к Мотюмяку и стал рассматривать почти в упор.

– Ты какого роду-племени, человек?

– Некогда сейчас говорку держать, – ответил проводник, – в дорогу торопимся. Род я свой не помню, сиротой остался после мору. Священник меня спас. А народ мой называется – ня.

– Слышал и читал о твоем народе. Самобытный. Он первым появился на Таймыре еще до Рождества Христова. А у нас всех под одну гребенку тунгусами зовут. Хотя есть ня, ненцы, якуты, кето. Ученые, если займутся, разберутся: кто есть кто. На первый взгляд вроде одинаковы, а вникни, увидишь много различий у этих народов.

– Да Хвостов больше уже русский, чем нганасанин. Он нашу культуру освоил лучше, чем свою, спасибо отцу Евфимию. Ему впору князьцом быть да медную бляху властную на шее носить. Он грамоту знает, занимается своим делом. Власть ему ни к чему. Обременительна она. Свободы лишает, – пояснил Сотников.