Орден костяного человечка - Андрей Буровский Страница 22

— Ой, дядечка, не выходите, расшибетесь же! Вам водки? Так давайте я куплю, вы посидите…

Вот так. Уже и проводницы меня жалеют. Володя заметил, что ему приятна эта жалость и самому тоже хочется всхлипнуть от жалости к себе. Нет, пора сделать перерыв хотя бы до ясного дня… Но водка, принесенная милой девушкой, так жемчужно сияла в лучах первого, раннего света, так радовала душу, что Володя не выдержал и, морщась, влил в себя немного. Была предпринята и попытка поближе познакомиться с проводницей, рассказать ей, какая она замечательная и чуткая, но девушка стремительно умчалась. Ах да! Так как же наш эксперимент?

Для начала Володя допил все-таки портвейн — то, что оставалось в бутылке, и вскоре выдал такие стихи:

Не спрашивайте девичьих имен,

Не заводите куртуазной речи.

Не требуйте домашний телефон,

Не надо обещать повторной встречи.

Не надо врать. Она ведь все поймет.

Не надо обещать большого чувства.

Пустое все. Пустите лучше в ход

Любви простое, древнее искусство.

Потом не надо грязно называть —

Она была вам бескорыстно рада.

Не следует потом ее искать,

И никому рассказывать не надо.

А если после сердце защемит

От горькой неизбежности разлуки,

А если в памяти стальным гвоздем сидит

Ее лицо и маленькие руки,

Вдруг стал немил привычный круг и дом

И начал жить в тревоге и надежде…

То это надо побороть. Потом

Тебе же самому намного легче.

От жалости к себе, от несбывшейся, навек потерянной любви тихо щипало в носу, водка мягко сияла в стакане и пилась как минеральная вода. Володя фонтанировал стихами. Закономерность подтверждалась! Если после портвейна тянуло на нечто чуть ли не исповедальное, то от водки начало писаться что-то и вовсе несусветное:

Супруг гуляет. До утра гуляет.

Он ищет истины в пенящемся вине.

Его друзья и бабы окружают,

А я сейчас иду к его жене.

Как описать, на что это похоже:

Страсти уверенный и радостный накал.

И ревность кожи рядом с ее кожей

За то, что муж еще вчера ее ласкал?!

Как описать, не вдавшись в непристойность,

Страсть, что и широка, и глубока,

И что ласкала чересчур спокойно

Ее весьма умелая рука?!

Пускай супруг и завтра идет в гости.

И пусть он не узнает никогда,

Как повстречала дорогого гостя

Жены гостеприимная…

Володя честно пытался не допивать водку, но, разумеется, все равно пил, радуясь, что едет на раскопки. Но писать готовился попозже и совершенно неожиданно обнаружил себя лежащим головой на собственных руках. Опять спал?! Который час, черт побери?! Опять утро?

— Протрите глаза! Восемь вечера!

Опять вечер… Скоро, наверно, будет ночь…

— Девушка… Скоро будет ночь?!

— Ну, допустим будет ночь… И что?

Девушка опасливо отодвигается… Она боится… Как безнадежно, как печально! Володя опять источил слезу: его боится такая замечательная девушка!

— Да ничего… Я же так, мне грустно… Не уходите, мне грустно!

— Ай, отстаньте, сам вон с колечком, а пристает!

— Я не пристаю, мне очень грустно…

P-раз! И девушки уже нету в купе. Или это Володя опять спал? А! Вот куда ему необходимо! Дойти до сортира оказалось очень непростым мероприятием, и уж тут-то Володя окончательно понял: пора бы ему сделать перерыв. Что помогло: Володя проспал Новосибирск, и теперь оставалось только одно — тихо допивать остатки водки. Принести еще проводница категорически отказалась:

— Давайте я вам кофе принесу. Хотите?

— Кофе? Кофе — это яд для интеллекта.

— Мужчина, вы в своем уме?! Первый час ночи, а вы опять водку хлещете!

— Лучше послушайте. Во мраке этого мира нет ничего чудеснее светлого полета мысли. Согласны?

— Ну… А если скажу, что согласна?

— Тогда давайте допьем это вместе. Вас же Катя зовут? Вот и…

— Тьфу на вас! С вами как с человеком, а он, не побрившись, целоваться лезет!

— Я п-побреюсь.

— Лучше бы вы легли спать.

Как раз лечь Володе было не суждено. Преследуя Катюшу, он рухнул на пол, ушибившись затылком о стол. Переполз на полку, немного поплакал — отчасти от боли в затылке, но гораздо больше — от несовершенства этого плохого, очень грустного и печального мира. Потом не было ничего — и вдруг крик:

— Мужчина! Сдавайте белье! Скоро Красноярск!

Смотри-ка… Он снова заснул.

— Вставайте! Через час приезжаем, а он спит! Ну-ка, хлебните-ка кофе…

— Нет! Ни за что!

Володя отбивался, словно девушка пыталась влить в него не кофе, а цианистый калий или синильную кислоту.

— Черт с вами, принесу вам бутылку… Но чтоб побриться и хлебать уже на перроне!

— Не-е… Глоток здесь…

— Только глоток!

Пожалуй, Володя даже немного огорчился, доехав до Красноярска: необычайно интересно было прогуливаться на каждой остановке в толпе торговцев кожей, раскланиваясь с подручными люхезы (сам люхеза, конечно же, был не той фигурой, чтобы выходить на перрон самому и организовывать торговлю).

Еще интереснее оказалось писать стихи, которые к тому же можно было и заказывать самому себе: чего выпил, то и написалось. В общем, ехать бы так до Улан-Батора, а потом бы вернуться обратно… И с проводницей он не успел толком познакомиться, а такая душевная девушка.

— Тупленка бером! Бером-бером!

Последний раз слушал Володя этот ор, махал знакомым.

— Эспедисия, давай-давай!

Смотри-ка! Даже запомнили, что он едет в экспедицию! Слезы умиления навернулись на глаза Володе; выяснилось, что у него есть сильнейшая потребность вынуть бутылку из кармана куртки и сделать еще добрый глоток.

Проводница его вагона что-то рассказывала подружкам из другого вагона, махала руками, смеялась. Володя помахал и ей, покачнулся, девицы зашлись в приступе восторга.

Десять часов предстояло Володе проторчать на вокзале в Красноярске: поезд на Абакан отходил только в восемь вечера. Вид его опять не вызывал доверия у милиционеров, и они провожали Володю нехорошими, какими-то уж очень профессиональными взглядами.

Володя присел на каменной ступеньке подъема на виадук, сделал еще один глоток, и к нему тут же подсел кто-то благоухающий так, что Володя чуть не отодвинулся. Что говорит сосед, он тоже как-то не очень понял.