Тарзан и сокровища Опара - Эдгар Берроуз Страница 21

Темная африканская ночь спустилась над лагерем, освещенным только неровным светом костра. Тарзан лежал спокойно в сковывавших его путах. Он страдал от жажды и от острой боли, причиняемой ему туго затянутыми веревками на его кистях и щиколотках, но не жаловался. Тарзан был дитя джунглей с выносливостью зверя и умом человека. Он знал, что судьба его решена, что никакие мольбы не смягчат сурового приговора, и он не тратил времени на упрашивания, а терпеливо ждал – в твердой уверенности, что его мучения не могут продолжаться вечно.

Лэ стояла над ним в темноте. В руке ее был острый нож, а в душе твердое решение – не медля, не откладывая, начать пытать своего пленника. Нож касался тела Тарзана; лицо Лэ было совсем близко от его лица. В это время кто-то подбросил новую охапку сучьев в костер, и яркое пламя внезапно осветило внутренность палатки. У самых своих губ Лэ увидела прекрасное лицо лесного бога, и любовь, которую она почувствовала к нему, увидев его впервые, и которую она лелеяла долгие годы, мечтая о нем, захлестнула женское сердце.

С кинжалом в руке стояла Лэ, верховная жрица, над дерзким существом, осмелившимся ворваться в святилище ее божества. Не нужно пытки! Смерть, немедленная смерть дерзкому осквернителю ее святыни! Один удар тяжелого лезвия, а труп туда, в объятия пылающего костра! Рука занесла нож в воздухе и остановилась, готовясь к удару, – и Лэ, слабая женщина, упала без сил на тело любимого человека.

Ее руки в немой ласке скользили по его обнаженному телу; она покрывала его лоб, глаза, губы горячими поцелуями, она прикрыла его своим телом, словно защищая его от ужасной судьбы, которую сама же ему приготовила, и дрожащим, жалобным голосом умоляла его о любви. Бурная, безумная страсть овладела прислужницей огненного бога; в течение нескольких часов она не могла совладать с собой, но наконец сон одолел ее, и она задремала подле человека, которого поклялась подвергнуть пытке. А Тарзан, не тревожась за будущее, спокойно спал в объятиях Лэ.

При первых проблесках зари Тарзан был разбужен пением жрецов города Опара. Начатое в тихих, мягких тонах, пение быстро разрослось в дикий вопль кровавого вожделения.

Лэ зашевелилась; ее прекрасная рука крепче прижала к себе Тарзана, улыбка появилась на ее губах, и она проснулась. Но когда значение погребальных песнопений дошло до ее сознания, улыбка сошла с ее лица, глаза расширились от ужаса.

– Люби меня, Тарзан! – воскликнула она. – Люби меня – и ты будешь спасен!

Веревки, связывавшие Тарзана, остановили кровообращение и причиняли ему страдание. С сердитым ворчанием он повернулся на бок спиной к Лэ. Это был его ответ. Верховная жрица вскочила на ноги, горячая краска стыда, залившая на мгновение ее щеки, сменилась смертельной бледностью. Лэ подошла ко входу в палатку.

– Сюда, жрецы огненного бога! – крикнула она. – Приготовьтесь к жертвоприношению.

Кривоногие уроды поспешили на зов своей повелительницы и вошли в палатку. Они подняли Тарзана, вынесли его из палатки и, продолжая путь, отмечали такт, покачиваясь из стороны в сторону своими кривыми телами.

За ними шла Лэ. Лэ тоже качалась, но не в такт священному песнопению. Лицо верховной жрицы было бледно от мук неразделенной любви и ужаса предстоящего обряда. Но Лэ была тверда в своем решении. Неверный должен умереть. Презревший ее любовь получит возмездие на пылающем костре за оскорбление. Она видела, как они положили прекрасное тело на жесткие ветки. Она видела, как кривой, сгорбленный верховный жрец, с которым она по закону должна была соединиться, приблизился к жертвеннику с зажженным факелом и остановился в ожидании ее приказаний. Его отвратительное, волосатое лицо расплылось в зловещую улыбку, обнажив длинные, желтые клыки. Руки его были сложены чашей в ожидании теплой крови жертвы – красного нектара, которым наполняют в Опаре золотые жертвенные чаши.

Лэ приблизилась с поднятым ножом, ее лицо обращено было к восходящему солнцу, губы шептали молитвы пылающему божеству ее народа. Верховный жрец вопросительно взглянул на нее; факел догорал, и огонь уже обжигал его руки, а хворост был так маняще близок. Тарзан закрыл глаза и ждал конца. Он знал, что ему будет больно, потому что смутно помнил боль, причиненную ему прежними ожогами.

Он знал, что будет страдать и умрет, но не боялся.

Смерть – не событие для того, кто вырос в джунглях; она поджидает их на каждом шагу, следует за ними по пятам в течение дня и ложится рядом с ними по ночам. Человек-обезьяна вряд ли задумывался над тем, что ожидает его после смерти. В то время как смерть приближалась, мысли Тарзана были заняты красивыми камешками, которые он потерял; но в то же время он следил и за тем, что делалось вокруг него.

Он почувствовал, что Лэ наклонилась над ним, и открыл глаза. Он увидел ее бледное, измученное лицо и слезы, застилавшие ее глаза.

– Тарзан, Тарзан! – простонала она. – Скажи мне, что ты любишь меня, что ты вернешься со мною в Опар – и ты будешь жить. Я спасу тебя, несмотря на гнев моего народа. В последний раз я спрашиваю тебя: что ты ответишь мне?

В последний момент женщина восторжествовала над верховной жрицей жестокого культа. На алтаре лежало единственное существо, которое пробудило любовь в ее девственной груди, а подле него стоял дикий фанатик с отвратительным звериным лицом, готовый по первому ее приказанию поджечь костер. Этот урод должен будет стать ее супругом, если она не найдет другого, менее отталкивающего. Лэ вздрогнула. Она любила Тарзана безумно, страстно, но при всей своей любви к нему, она готова была сейчас же приказать зажечь костер, если только Тарзан и на этот раз отвергнет ее любовь. Тяжело дыша, она наклонилась над Тарзаном.

– Да или нет? – прошептала она.

Из далекой глубины джунглей донесся слабый звук, который наполнил сердце Тарзана надеждой на спасение. Он издал резкий, пронзительный крик, который заставил Лэ отступить на несколько шагов. Нетерпеливый жрец ворчал, перенося факел из одной руки в другую и все ближе поднося его к смолистым сучьям.

– Отвечай же! – настаивала Лэ. – Чем ответишь ты на любовь Лэ из Опара?

Звук, привлекший внимание Тарзана, приближался; теперь и другие слышали его. Это был резкий рев слона. Когда Лэ наклонилась над Тарзаном, пытаясь прочесть свой приговор в его глазах, она увидела, как тень заботы пробежала по его лицу.

Теперь только она сообразила, что обозначал его пронзительный крик. Он призывал Тантора-слона к себе на помощь. Брови Лэ нахмурились, дикий огонек появился в ее глазах.

– Ты отказываешься от Лэ? – вскрикнула она. – Так умри же! Огонь! – коротко приказала она, повернувшись к жрецу.

Тарзан взглянул ей в лицо.

– Тантор идет сюда, – сказал он. – Я думал, что он спасет меня, но теперь я слышу по его голосу, что он убьет меня и тебя, и всех, кто попадется ему на пути. С хитростью пантеры Шиты он найдет тех, кто попытается спрятаться от него, потому что Тантор охвачен любовным безумием.

Лэ хорошо знала, как свирепеет слон-самец, обезумевший от любви. Она знала, что Тарзан не преувеличивает. Хитрое, жестокое животное могло погнаться по джунглям за всеми, кто избежал его первого нападения, оно могло метаться на одном месте, пока не будут истреблены все, кто находится подле него, или пробежать мимо и не вернуться. Трудно было предсказать заранее, что сделает обезумевшее животное.