Испанская ярость - Артуро Перес-Реверте Страница 20

За стрелками тесно – не далее локтя друг от друга – стояли копейщики и тяжеловооруженные, закованные в сталь от макушки до колен латники: первые держали оружие на плече, вторые покамест уперли в землю древки своих длиннющих – пядей двадцать пять будет – копий. Я расположился так, чтобы по первому зову хозяина подоспеть к нему и подать, что потребуется – пороха ли, свинцовых ли, весом в одну унцию, пуль или воды – и вертел головой, переводя взгляд с наступающих плотными рядами голландцев на бесстрастно-невозмутимые лица Алатристе и прочих: каждый стоял на своем месте, крутя усы, проводя языком по пересохшим губам, прикидывая, сколько шагов остается до противника, вполголоса бросая соседу ничего не значащее замечание или бормоча сквозь зубы молитву. Мне, взбудораженному ожиданием неминуемой схватки, ужасно хотелось быть полезным, и я подошел к Алатристе осведомиться, не надо ли чего, но он едва удостоил меня взглядом. Крепко уперев в землю приклад своей аркебузы, сложив на раструбе дула руки – вокруг левого запястья был обмотан фитиль, тлеющий с концов, – капитан внимательно всматривался в неприятельские колонны. Опущенные поля шляпы затеняли его лицо, поверх нагрудника из буйволовой кожи перекрещивались патронташ и красная, порядком вылинявшая и потускневшая перевязь со шпагой и бискайцем. Торчащие усы, орлиный профиль, обветренное загорелое лицо, которое от двухдневной щетины, покрывавшей впалые щеки, казалось еще более худым.

– Гляди налево! – предупредил капитан Брагадо, вскидывая на плечо свой эспонтон.

И в самом деле: слева между торфяниками и рощицей показались кавалерийские разъезды – высланная вперед разведка. Гарроте, Льоп и четверо-пятеро других без приказа шагнули вперед, приложились, прицелились и дали залп по еретикам, которые тотчас развернули коней и ускакали. По другую сторону дороги неприятель уже начал тревожить огнем наших соседей, а те весьма оживленно ему отвечали. Мне хорошо было видно, как многочисленный отряд голландских кирасир скачет в атаку – им навстречу, блеснув на солнце стальными наконечниками, склонились, будто спелая рожь под ветром, длинные пики валлонов.

– Идут, – сказал Брагадо.

Прапорщик Кото, весь закованный в сталь: латы нагрудные, наспинные, да еще и кольчужные рукава – когда несешь знамя, всякий норовит достать тебя пулей или клинком, – принял ясеневое древко из рук своего помощника и двинулся туда, где уже развевались прочие знамена Картахенского полка. Со стороны рощицы, четко выделяясь на фоне деревьев – горизонтальные лучи невысокого еще солнца светили им в спину, – появилась чертова уйма голландцев: вступая на луг, они заходили правым плечом вперед и подбадривали себя громкими криками, из чего я заключил, что среди них есть и англичане в немалом числе: те вечно горланят в бою и на пирушке. Таким вот манером, не прекращая движения, шагов за двести до нас перестроились они в боевой порядок, а кое-кто из аркебузиров, наступавших рассыпным строем, уже послал нам пулю, пока еще не достигшую цели. Я, помнится, говорил вам, что кое-какие виды во Фландрии повидал, но в большом сражении участие принимал впервые и впервые, стало быть, наблюдал, как неколебимо ожидает испанская пехота атаку противника. Более всего поразило меня, что ожидание это происходило в полнейшем безмолвии и совершеннейшей неподвижности – в преддверии встречи с неприятелем обросшие, обветренные пришельцы из самой недисциплинированной на свете страны не произносили ни звука, не производили ни единого движения, не значившихся в уставах и наставлениях.

Именно в этот день, в бою за Руйтерскую мельницу, понял я, почему не было и долго еще не будет в Европе силы более грозной, нежели наша пехота – безупречно отлаженная военная машина, в которой всякий знал свое место, в том находя для себя гордость и обретая силу. Возможность доблестно сражаться за католического государя и истинную веру одаривала всех этих безземельных дворян, искателей приключений, всякого рода проходимцев и прочую недостойную публику достоинством, которого нигде больше не было и быть не могло.

Не подлежит разделу майорат:

Все старшему должно достаться сыну –

Избыв досаду, безземельный брат

Отправится сражаться на чужбину, –

как удачно и вполне в тему высказался некий плодовитый толедский монах по имени Габриэль Тельес, более известный как Тирсо де Молина. Ибо в лучах славы, осенявшей непобедимые испанские легионы, мог погреться даже самый завалящий оборванец, получавший право и возможность зваться идальго:

Гордый род мой начат мной.

Славно, гром меня срази,

Первым в роде отличиться.

Худо знатностью кичиться,

Имя вываляв в грязи. [21]

Ну а голландцы плевать хотели на любые родословцы и на всю подобную чушь – в то утро они бодро и весело перли прямо на Бреду и явно были расположены сократить себе путь, устранив досадную помеху в нашем лице. Грянуло уже несколько мушкетных выстрелов, но пули, чуть-чуть не дотянув до неприятеля, бессильно упали в траву. Я увидел, как дон Педро де ла Амба, в своих миланских доспехах высившийся на коне под знаменами, одной рукой опустил забрало шлема, а другой вскинул свой жезл.

В ту же минуту зарокотал полковой барабан, а ротные стали вторить ему. От нескончаемой дроби кровь стыла в жилах, мертвая тишина воцарилась вокруг. Даже голландцы, подошедшие уже так близко, что мы могли различить их лица, одежду, оружие, как-то замялись, смущенные барабанным боем, доносившимся из неподвижных рядов тех, кто преграждал им путь. Но вот, подбадриваемые своими капралами и офицерами, вновь загорланили, двинулись вперед. Они были уже шагах этак в шестидесяти-семидесяти: аркебузиры взяли к прицелу, латники опустили копья. Видно было даже, как горят фитили.

И тогда над полком от шеренги к шеренге пронесся резкий, вызывающий крик и, подхваченный сотнями глоток, усилился, заглушил барабанные раскаты:

– Испания! Испания! Испания идет!

Это был старинный боевой клич, издавна означавший только одно: «Берегись! Сторонись! Дорогу Испании!» Я затаил дыхание, услышав его, взглянул на хозяина, однако так и не понял, кричит ли он со всеми вместе. Снова стали слышны барабаны, и вот первые шеренги испанцев пошли вперед, и Диего Алатристе, ясное дело, тоже: с аркебузой наперевес, локоть к локтю с товарищами – слева Себастьян Копонс, справа – Мендьета, чуть впереди – капитан Брагадо. Плотным, сомкнутым строем двигались они медленно и величаво, как на смотру в высочайшем присутствии. Те самые люди, что несколько дней назад бунтовали из-за жалованья, а теперь, стиснув зубы, выставив торчащие усы, выпятив небритые подбородки, шли в атаку, и лоснящаяся кожа амуниции вкупе со сверкающим оружием закрывала их лохмотья. Шли неустрашимо и грозно, оставляя за собой дым тлеющих фитилей. Я со всех ног поспевал за строем, и пули жужжали вокруг уже не на шутку, ибо совсем недалеко были от нас голландские латники и аркебузиры. Я запыхался, я оглох от грохочущей в ушах крови, которую гнало по жилам бешено колотящееся сердце, само стучавшее не хуже полкового барабана.