Легенда о Коловрате - Вадим Саралидзе Страница 2

– Секи с родного плеча и чтоб от плеча до бедра прорубил, а меч своим ходом и вернется к шуйце, и руби дальше, чтоб неповадно было, а если вдруг и уклонился от удара – ты в голову секи, да следом – от макушки до земли самой! А рука сама поведет, коли не зажмешься. Плечи расслабь, а силу удару телом давай! Ногами не стой как вкопанный! От живота идет движение, от жизни, волною. Поймешь это – и в сече обоерукому воину цены не будет.

Ну, теперь пригодится отцовская наука! И в руках уже не скомороший деревянный меч, а пара отличных острых клинков. Ну, теперь напади какой враг – уж он-то!.. В этот момент кобылка вздрогнула и попятилась, неудачно споткнувшись об скрытый под снегом корень. Евпатий качнулся в седле, но, чтобы удержаться от падения, ему пришлось бросить один из мечей и схватиться за уздечку. Лошадь попятилась задом и несколько раз взбрыкнула, а брошенный меч описал в воздухе широкую дугу и воткнулся в сугроб, саженях в пяти дальше по прогалине. Евпатий, краснея от досады, но виду стараясь не подавать, подобрал оружие, убрал оба меча в ножны и под дружный смех воинов вернулся к отряду.

Ратмир слегка обернулся и махнул Евпатию рукой в кольчужной перчатке. Юноша торопливо догнал старого дружинника и поехал рядом. Ратмир пригладил русую с проседью бороду, хмыкнул и обратился к подопечному:

– Ловко ты научился с двумя мечами управляться, ловко. Только смотри, уши себе не отсеки ненароком, а то за что тебя Лев Романыч будет таскать, когда в Рязань вернемся? – он хлопнул парня по плечу. – И бросай ты эти увертки! Нам твоя обоерукость с двумя мечами без надобности, щит да меч – твоя обоерукость! Вот что, Евпатий, мало только удальство свое показывать, нужно еще и службу свою знать. Ты же поставлен Настю охранять, верно? Так скачи быстро к саням и ни на шаг от нее больше не отходи!

Евпатий виновато кивнул отцовскому другу и развернул лошадь, выискивая глазами запряженную в сани пару. Ратмир посмотрел ему вслед и улыбнулся. Сыну боярина от роду было двенадцать лет, любого другого мальчишку таких лет и на выстрел бы не подпустил к дружине. Но Евпатий был и ростом не по годам высок, и ума хватало, а на мечах рубиться он учился, еще когда его ровня без штанов в гуделки играла. А главное, не мог не уважить верного товарища по ратным делам, Льва Романыча. Больно тот хотел сына сызмальства в дружину отдать, обучить порядкам и не в меру буйный норов немного остудить. А где найдешь рубаку опытней и у дружинников почетней, чем Ратмир?

Евпатий пристроил лошадь идти вровень с санями и заносчиво глянул на Настю. Однако вместо насмешки он неожиданно увидел серьезный и внимательный взгляд светлых глаз. Девушка дала ему знак подъехать поближе и сказала так, чтобы он один слышал:

– А мне понравилось, как ты с двумя мечами управляться умеешь, красиво! Точно – Коловрат! И зря они смеялись. Я же видела, ты не виноват был, это лошадь оступилась.

И добавила уже своим обычным голосом, звонким и насмешливым:

– А у меня и плата для ратника есть – за охрану. Наклонись-ка поближе!

Евпатий послушно свесился с седла, и Настя, потянувшись из саней, надела ему на голову тяжелый душистый венок из елового лапника, которым было выстлано дно саней. Молодой дружинник буркнул благодарственное слово и, поспешно отвернувшись, принялся деловито копаться с ослабшим седельным ремнем, наклоняясь пониже, чтобы Настя не разглядела его смущенную, довольную улыбку.

Ратмир, во главе отряда, вел спокойную беседу со своим десятником, Пересветом. Пересвет, здоровенный молодой детина, небывало широкий в плечах, поправил за спиной тяжелый боевой топор, поскреб рыжеватую бороду и продолжил мечтательным тоном прерванный разговор:

– А воздух-то тут какой по морозцу-то! Чисто благодать Божья, а не воздух. А в такую погоду всего больше любили на речку бегать, с ледяной горы кататься. Летишь вниз, как стрела, ветер в ушах свистит, а как доедешь – полная пазуха снега. Да…

Пересвет внезапно помрачнел, вглядываясь в темный еловый бор, после поворота обступавший дорогу крутыми, покрытыми снегом кряжами.

– А теперь говорят, в тех местах конников чужих видели.

– Каким чужакам здесь быть? – спросил старший дружинник.

Пересвет покачал головой и бойко продолжил:

– То есть безбожные моавитяне, их же никто ясно не знает, кто они, и откуда пришли, и каков язык их, и какого племени они, и что за вера их. И зовут их татары. А иные говорят – таурмены, а другие – печенеги. Пленили они ясов, обезов, касогов и половцев безбожных избили множество, а теперь дошел и до нас черед… (Пересвет цитирует Повесть о битве на реке Калке, это анахронизм, но отражает рассуждения современников Евпатия об ордынском нашествии. Отметим, слово «монголы» или «ордынцы» в летописи не используется, на Руси и в Европе монгольских захватчиков именовали «татарами», что некорректно, но отражает язык эпохи средневековья. Автор будет придерживаться исторической достоверности, описывая речь персонажей.)

Ратмир в ответ нахмурился и пустил коня шагом.

– Молчи, накликаешь еще…

Старый дружинник сплюнул в снег и прищурился. Впереди, над оврагом, по дну которого проходила дорога, упала огромная вековая ель и теперь лежала с вывороченными могучими корнями, как верхняя балка великанских лесных ворот. Не нравилось Ратмиру это место. И тишина какая-то нехорошая, и птицы вспорхнули вдруг, словно зверя испугались. Только нет тут никакого зверя. Недобро тут все. Ратмир, не спуская глаз с узкого прохода в овраге, остановил коня и поднял правую руку. Отряд замедлил ход. Среди дружины пробежал беспокойный ропот, но почти сразу настало тревожное молчание. Ратники, озираясь по сторонам, ощупывали рукояти мечей и топоров.

Такое же молчание царило и в ельнике наверху, по краям оврага. Предводитель монгольского отряда, судя по поясу из нефритовых пластин и яркой изумрудной серьге в мочке уха, был из богатого и знатного рода. Несмотря на свою молодость, отсутствие бороды, усов и боевых шрамов, багатур спланировал засаду с хитростью степной лисы. Он еще раз осмотрел солдат. На поваленном над дорогой дереве неподвижно замерли воины, сжимая в руках короткие кривые луки и сеть с привязанными по краям камнями. Лучники сидели вдоль всей дороги, присыпанные снегом и накрытые ветками. В бору, с обеих сторон дороги, притаилось еще с полсотни воинов. За камнями на повороте ожидал сигнала отряд пехоты, еще один сейчас должен был заходить всадникам в тыл.

Чуть в стороне, на возвышении, за ними наблюдал всадник в роскошном шелковом халате поверх шубы и мягком панцире – хатангу деель, с листовидными оплечьями и металлическими пластинками. Старейшины, окруженные нукерами-телохранителями, – сегодня они увидят славу монгольского оружия, они будут довольны молодым сотником-джагуном.

Воин неотрывно, щелками глаз на неподвижном лице, следил за приближающимся отрядом. Впереди ехали могучий седобородый ратник и рыжий здоровяк с огромным топором за спиной. Рыжий что-то оживленно рассказывал своему спутнику. Внезапно один из монголов на склоне поежился и глухо чихнул в рукав. Стая черных птиц испуганно взмыла из придорожных кустов и, сделав в воздухе петлю, с криками унеслась за верхушки елок. Седобородый сразу же насторожился и остановил отряд. Урусы всполошились и схватились за оружие. Сотник недовольно сжал тонкие губы. Нужно запомнить воина, поднявшего шум, и вечером сломать хребет за его глупость. Нужно было атаковать немедленно. Монгол сделал знак открытой ладонью.