Курляндский бес - Дарья Плещеева Страница 2

Когда они ехали по Желудевой улице к Воротам узников – старинным воротам, сохранившимся в городе лишь потому, что над ними, под ними и по обе стороны от них была маленькая тюрьма, – издали, с канала, донеслась музыка. Молодой человек улыбнулся – это было хорошим завершением путешествия. И две девушки, что шли ему навстречу с корзинками, две молоденькие кружевницы, спешившие из мастерской к ужину, невольно улыбнулись в ответ. Но он их не заметил – он уже ехал к воде, он уже гнался за мелодией. Слуга остался у ворот.

Канал заменял местным жителям променад – у многих, кто жил по его берегам, были свои маленькие пристани, свои лодки, а у прочих – просто каменные ступени к воде, на которых хозяин дома частенько усаживался с удочкой. Сейчас, вечером, к мосту медленно плыли две лодки, одна – с музыкантами, двумя скрипачами и двумя лютнистами, другая, побольше, – с семейством здешних горожан: почтенная мать в черном платье (а в Соединенных провинциях и черный цвет умели сделать роскошным), три юные дочки, один кавалер – жених, надо полагать, угощающий невесту прогулкой и музыкой.

Молодой человек смотрел сверху на эту милую картину и чувствовал, что счастье маленькой семьи и на него каким-то чудом распространяется. Или же получилось наоборот – он, сам того не зная, улыбкой своей создавал вокруг себя ощущение счастья на расстоянии в двадцать шагов, как цветущий куст шиповника держит вокруг себя на весу облако аромата.

Особенно чутко отзывались на улыбку встречные девушки – в ней было столько доверчивости, что в сердце тут же рождалась ответная. А о том, что молодой человек удивительно хорош собой, что его длинные, до плеч, и не завитые по случаю путешествия волосы – цвета темного меда, что тонкие усики выдают совсем юный возраст – не более двадцати, что чуть раскосые глаза – удивительной голубизны, девушки забывали, очарованные улыбкой, и потом, вспоминая незнакомца, даже не могли б толком описать его. Понимали только, что он – из дворян, из знатного рода – достаточно взглянуть на профиль, и к простой кружевнице вряд ли снизойдет. Сам он очень удивился бы, узнав такое о себе мнение.

Но домашний концерт на воде молодому человеку не показался сказочно прекрасным и задержать надолго не мог – он родился во Фландрии, жил и в Гааге, и в Антверпене, плавал по каналам Амстердама и Гента – и даже не представлял себе города, в котором не было бы великолепных набережных, а многие дома не вырастали бы прямо из воды. Он знал эти крошечные садики, дышавшие речной свежестью, и кусты, укоренившиеся в каменной кладке, пившие воду без посредничества матушки-земли. Колоннада, увитая неразличимым издали растением, и скамейки под огромными липами или дубами, и кованые перильца, и смыкавшиеся над неподвижной водой густо-зеленые кроны также были ему отлично знакомы. Поэтому он, не дослушав мотета, повернул коня к Воротам узников.

В нише над воротами стояла маленькая Богородица – молодой человек со слугой перекрестились и въехали в невысокую арку. Теперь до подворья бегинок, куда им следовало попасть, оставалось совсем немного.

Большие и причудливые каменные ворота по левую руку, увенчанные опять же Богородицей, стоящей в каменном портале, были распахнуты, и молодой человек увидел особенный мирок, тихий и немного суетливый. По улицам, довольно широким и прямым для старинного города, ходили женщины в черных одеждах и белых покрывалах, и каждая была занята делом – одна вела стайку маленьких девочек, другая несла на плече скатанный холст, третья толкала перед собой тачку, а в тачке – большие, увязанные в серую мешковину, тюки; четвертая вела под уздцы ослика; и это лишь те, кого молодой человек увидел в створе ворот.

Он спешился и обратился к старой бегинке-привратнице, сидевшей у колодца с шитьем:

– Добрый вечер, матушка. Не скажете ли, где келья «Бегство в Египет»?

– Ступай прямо и вон там поверни направо, на улицу Святой Маргариты, – был ответ. – И за часовней опять направо. На Старой Кладбищенской спросишь кого-нибудь. Благослови тебя Бог, сынок.

– Подожди меня, Ян, – сказал молодой человек, спешился, отдал поводья слуге и вошел в ворота.

Он знал кое-что о жизни в бегинажах – его родная тетка, овдовев, ушла в бегинки. Их подворья, некогда построенные по всей Европе, теперь можно было встретить главным образом в Соединенных провинциях, но уж зато – едва ли не в каждом городе. От монастырей они отличались не только уставом – женщины жили в маленьких домиках, собираясь вместе разве что в храме на ранней литургии, после чего занимались своими делами. Дел было много – в больших бегинажах обихаживали сирот и взрослых девиц, не имевших покровителей, содержали больницу и странноприимный дом, занимались ремеслами, и не только женскими – иная бегинка и сапоги стачать могла не хуже цехового мастера.

Поскольку бегинки не давали обета безбрачия, в любой миг могли покинуть келью и отправиться под венец, то появление красивого молодого человека никого не смутило.

Подворье бегинок состояло из длинных двухэтажных домов под красными черепичными крышами. Двери келий выходили на улицы, и на каждой висела маленькая черная табличка – келья «Иова», келья «Аполлинарии», келья «Давида». Обитательницы сменялись – названия, данные лет двести назад, сохранялись, что было очень удобно – не цифрами же их метить, в самом деле.

Гость отыскал «Бегство в Египет» и постучал в окошко.

Край занавески приподняла сухая смуглая рука, выглянуло лицо – почти испанское. Молодой человек запустил руку в поясной карман-фальдрикер, который, как и огромные воротники-фрезы, бог весть когда завезли сюда испанцы. Из фальдрикера он вынул письмо, запечатанное красным сургучом, и поднес его к стеклу, чтобы женщина разглядела печать. Знаки на ней были очень просты – три крошечные пентаграммы. Но женщине они сказали немало – она сразу приоткрыла окно.

– Там, за углом, дверь в садик. Ждите меня в садике, сударь, – велела она по-французски. И тут же край занавески упал, лицо скрылось.

Молодой человек отворил дверь и снова улыбнулся. Это было пространство меньше даже, чем кухня в хорошем гентском или антверпенском доме, шагов восьми в длину, шагов пяти в ширину. Среди разросшихся трав и кустов едва можно было найти дорожку, ведущую к двери.

У двери стояла короткая, на двоих, деревянная скамья, прямо над ней было крошечное окно, задернутое занавеской. Молодой человек уселся, откинулся назад и закрыл глаза. Он наслаждался запахами сада – там ведь был и жасминовый куст в углу, и розовый куст, и еще какой-то с лиловыми цветами, и высокие травы, по всей видимости целебные, иначе зачем бы их тут разводили?

Вышла смуглая бегинка – в черном платье, в белом, сколотом булавкой под узким подбородком, покрывале. Молодой человек встал и снял шляпу.

– Честь имею представиться – граф Эразмус ван Тенгберген, к вашим услугам, – сказал он по-французски. – Вы – госпожа Дениза или госпожа Анриэтта?

– Я Дениза, сударь.

– Я должен услышать еще слова.

– Извольте. Париж прекрасен. Прекрасен в пору цветения каштанов…