Еретик - Бернард Корнуэлл Страница 18

— А пляски? Голой в грозу плясала?

— Признаюсь, что было, то было.

— Но зачем ты это делала?

— Потому что мой отец всегда говорил, будто так можно получить Господне наставление.

— Господне наставление? — искренне удивился Томас.

— Так мы считали. Мы ошибались. Господь велел мне остаться в Кастийон-д'Арбизоне, и это привело лишь к пыткам и завтрашнему костру.

— Пыткам? — спросил Томас.

В его голосе ей послышался ужас, и это побудило ее взглянуть на него, а потом она медленно вытянула левую ногу, и он увидел у нее на внутренней стороне бедра обезобразивший нежную кожу свежий ожог.

— Они пытали меня каленым железом, и я призналась им во всем, в чем не было ни слова правды. Признала себя нищенствующей, потому что меня пытали.

При воспоминании о муках глаза ее наполнились слезами.

— Они жгли меня каленым железом, а когда я кричала, заявляли, что это вопит дьявол, пытающийся покинуть мое тело.

Она поджала ногу и показала ему правую руку с такими же отметинами.

— Но они не тронули это, — гневно заявила она, неожиданно открыв свою маленькую грудь. — Отец Рубер заявил, что дьявол будет сосать ее и это будет мука страшнее всего, что причинили мне церковники.

Женевьева снова подтянула колени и умолкла, захлебнувшись слезами.

— Церковь любит причинять людям боль, — продолжила она, помолчав. — Тебе ли не знать.

— Знаю, — подтвердил Томас, едва удержавшись, чтобы не приподнять полы черного одеяния и показать ей свои рубцы, оставленные каленым железом, когда у него выпытывали тайну Грааля.

Эта пытка была бескровная, устав запрещал служителям церкви проливать кровь, но умелый палач может довести человека до крика, не оставив на его теле ни единой царапинки.

— Я хорошо это знаю, — повторил Томас.

— Тогда будь же ты проклят! — воскликнула девушка, к которой вновь вернулась былая дерзость. — И ты, и все вы, святоши-мучители!

Томас встал и поднял фонарь.

— Я принесу тебе что-нибудь из одежды.

— Боишься меня, монашек? — насмешливо спросила она.

— Боюсь? — Томас искренне удивился. — Чего?

— Вот этого, святоша! — воскликнула она, выставив напоказ свою наготу, и, сопровождаемый ее громким хохотом, он выскочил из камеры и захлопнул за собой дверь.

Опустив засовы, он прислонился к стене и долго смотрел в пустоту. Перед ним стояли глаза Женевьевы, ее загадочный взор. Эта грязная, голая, растрепанная, бледная, отощавшая до костей еретичка показалась ему прекрасной, но на нем лежала обязанность, которую он должен исполнить утром. Богоданная обязанность.

Он поднялся наверх. Во дворе все было тихо. Кастийон-д'Арбизон спал.

И Томас из Хуктона, незаконнорожденный сын священника, начал молиться.

* * *

Одинокая башня стояла на одном из лесистых холмов невысокого кряжа, протянувшегося близ Суассона. Она находилась к востоку от Парижа на расстоянии одного дня езды. Место было пустынное. В прежние времена в башне обитал здешний сеньор, чьи крепостные трудились в долинах по обе стороны хребта, но владелец умер бездетным, а его дальние родственники никак не могли поделить наследство, их тяжба обогащала судейскую братию. Заброшенная башня обветшала, поля заросли орешником, а потом и дубом, а в высоких, продуваемых ветрами каменных палатах поселились совы. Поумирали уже и судейские, которые вели тяжбу за башню, и маленький замок перешел в собственность герцога, который ни разу ее не видел и, уж конечно, не собирался в ней поселиться. Оставшиеся крепостные возделывали поля близ деревушки Мелен, где арендатор держал свою ферму.

По словам жителей деревушки, в башне жили привидения. Зимними ночами в ней вились и кружились белые призраки, в чаще рыскали невиданные звери. Родители строго-настрого наказывали ребятишкам держаться от проклятого места подальше, хотя, конечно, самые храбрые все равно забирались в лес, а иные лазили в башню, но не встречали там ни души.

А потом появились пришлецы.

Они явились с разрешения отсутствующего герцога. Явились вроде бы в качестве арендаторов, однако ни земледелием, ни рубкой леса никто из них не занимался. Это были солдаты. Пятнадцать закаленных в жестоких битвах бойцов, покрытых шрамами, полученными в сражениях с англичанами, одетых в кольчуги и вооруженных арбалетами и мечами. С ними явились и их женщины, которые заводили в деревне дрязги, но никто не смел пожаловаться, потому что женщины эти были такие же отчаянные, как солдаты. Но страшнее всех был предводитель этой шайки, долговязый, сухопарый, страхолюдный, покрытый шрамами злопамятный малый по имени Шарль. В отличие от прочих, он не был солдатом и никогда не носил кольчуги, но никому и в голову не приходило поинтересоваться у него, кто он таков и кем был раньше. Один его взгляд вгонял людей в трепет.

Из Суассона прибыли каменщики, сов прогнали, башню отремонтировали, а у ее подножия устроили огороженный двор с высокой стеной и плавильной печью из кирпича. Когда работа была закончена, приехала закрытая повозка и скрылась за новенькими воротами. Ребятишки, кто побойчее, движимые любопытством, сунулись было посмотреть, что делается во дворе. Они забрались в лес, но были замечены часовым и еле унесли ноги, когда тот бросился за ними и чуть не застрелил одного, но промахнулся. Больше никто туда не ходил: ни дети, ни взрослые. Солдаты захаживали в Мелен, покупали на рынке еду и вино, частенько выпивали в таверне, но даже под хмельком не заговаривали о том, что делается в башне. «Спросите у месье Шарля», — отвечали они на расспросы, отсылая любопытствующих к своему начальнику, к страхолюдному верзиле в шрамах, а к нему никто из деревенских по доброй воле никогда не решился бы подойти.

Порой над двором курился дым. Его можно было видеть из деревни, и первым по этому поводу высказал догадку священник, предположив, что в башне обосновался алхимик. На кряж потянулись странные грузы; однажды возле деревенской таверны сделала остановку телега, возчик отлучился выпить вина, и, пока он отсутствовал, выяснилось, что она нагружена бочонками с серой и свинцовыми болванками. Серу священник распознал по запаху.

— Они делают золото, — сказал он своей домоправительнице, зная, что та разнесет новость по всей деревне.

— Золото? — удивилась женщина.

— Это главное занятие алхимиков.

Священник был ученый человек, который, возможно, высоко поднялся бы в церковной иерархии, когда бы не имел пагубного пристрастия к вину. Когда колокол призывал к вечерне, он обыкновенно бывал уже вдребезги пьян, однако еще помнил студенческие годы в Париже, когда и сам мечтал заняться поисками философского камня, этой неуловимой субстанции, способной при соединении с любыми металлами обращать их в золото.

— Ной обладал им, — сказал священник.