Гайдзин - Джеймс Клавелл Страница 17

— Сэнсэй, вы сказали, любой? Могу я спросить, включает ли это и самураев из рода Торанага? — спросил Ори.

— Никаких исключений не будет, если человек достоин избрания.

— Сэнсэй, пожалуйста, расскажите про род Торанага. Кто-нибудь знает счет их подлинному богатству, может исчислить земли, которыми они действительно правят?

— После Сэкигахары Торанага забрал у мертвых врагов земли, приносящие ежегодно пять миллионов коку, почти треть всего богатства Ниппона, забрал для себя и своей семьи. Навечно.

Среди потрясенного молчания, которое последовало за этими словами, Ори произнес то, о чем подумал каждый из них:

— С таким богатством мы могли бы иметь самый большой флот в мире, столько боевых кораблей, пушек и ружей, сколько нам нужно, мы могли бы создать лучшую армию, вооруженную лучшими ружьями, мы могли бы вышвырнуть всех гайдзинов с нашей земли!

— Мы даже могли бы вести войну на их территории и расширить наши пределы, — тихо добавил Кацумата, — и смыть позор минувших дней.

Они сразу поняли, что он имел в виду тайро, военачальника Накамуру, непосредственного предшественника Торанага на посту верховного правителя и его господина, великого крестьянина-генерала, который в те времена был стражем Дворцовых Врат и поэтому, в знак признательности, получил от императора высочайший титул, на который только мог надеяться человек низкородный, титул тайро, означавший «диктатор», — не титул сёгуна, к которому стремился одержимо, но никогда не мог бы получить.

Подчинив себе всю страну, главным образом за счет того, что убедил своего главного врага Торанагу принести клятву вечной верности и покорности ему и его сыну-наследнику, Накамура собрал гигантскую армаду кораблей и начал широкую военную кампанию против страны Тёсон, или Кореи, как её иногда называли, с целью пролить свет высокой культуры на эту землю и использовать её как первую ступень на пути к Трону Драконов Китая. Но его армии потерпели в битвах неудачу и вскоре с позором отступили — как много веков назад, в прошлые эпохи, окончились столь же сокрушительным поражением две другие попытки японцев закрепиться на континенте. Трон Китая по сю пору оставался для Японии самым притягательным магнитом.

— Подобный позор должен быть смыт навсегда — как тот позор, который Сынам Неба пришлось вытерпеть по вине Торанага, узурпировавших власть Накамуры после его смерти, погубивших его жену и сына, сравнявших с землей их замок в Осаке и уже больше чем достаточно грабящих наследство Сына Неба! Сонно-дзёи!

— Сонно-дзёи! — откликнулись юноши. Глаза их горели.

Стемнело. Оба юных самурая выбивались из сил: страх гнал их вперед без остановки, и долгий путь совсем измотал обоих. Но ни тот, ни другой не хотел первым признаться в этом, поэтому они упорно продолжали бежать вперед, пока не достигли края леса. Теперь перед ними лежали покрытые водой рисовые поля, раскинувшиеся по обе стороны Токайдо, которая вела к окраине Канагавы, видневшейся невдалеке, и к дорожной заставе.

— Давай… давай остановимся ненадолго, — сказал Ори. Его измучила пульсирующая боль в ране, голова болела, грудь болела, но он не показывал виду.

— Хорошо. — Сёрин дышал так же тяжело, голова и грудь у него болели ничуть не меньше, но он рассмеялся. — Ты немощен, как старуха. — Он нашел сухой клочок земли и с удовольствием опустился на него. С большой осторожностью он начал изучать окрестности, пытаясь отдышаться.

Токайдо была почти пуста, передвижение по ночам обычно запрещалось бакуфу, и любой путник подвергался суровому допросу и жестоко наказывался, если не имел достаточно веского оправдания. Несколько носильщиков и последние из путников спешили к заставе у Канагавы, все остальные принимали горячую ванну или бражничали в безопасности гостиниц и постоялых дворов — их в этом придорожном селении было великое множество. По всей стране дорожные заставы закрывались с наступлением темноты и не открывались до рассвета и всегда бдительно охранялись местными самураями.

По ту сторону залива Сёрин увидел масляные фонари на набережной и в некоторых домах в Поселении, а также на кораблях, стоявших на якоре. Яркая луна, вполовину круга, поднималась над горизонтом.

— Как твоя рука, Ори?

— Хорошо, Сёрин. Мы уже отошли от Ходогайи больше чем на ри.

— Да, но я не буду чувствовать себя в безопасности, пока мы не дойдем до гостиницы. — Сёрин принялся разминать шею, пытаясь унять ноющую боль в ней и в голове. Пощечина Кацуматы изрядно оглушила его. — Когда мы сидели перед господином Сандзиро, я подумал, что нам конец, Я решил, что он приговорит нас к смерти.

— Я тоже. — Произнеся эти слова, Ори почувствовал приступ дурноты, рука невыносимо болела, как и ходившая ходуном грудь, лицо все ещё горело от пощечины. Он рассеянно махнул здоровой рукой, разгоняя облако ночных насекомых. — Если бы он… я был готов схватить свой меч и отправить его в дальний путь, чтобы указать нам дорогу.

— Я тоже, но сэнсэй наблюдал за нами очень тщательно и убил бы нас, прежде чем мы успели бы шевельнуться.

— Да, ты снова прав. — Ори вздрогнул всем телом. — Его удар чуть не снес мне голову с плеч. И-и-и-и, обладать такой силой, невероятно! Я рад, что он на нашей стороне, а не против нас. Это он спас нас, он один, он склонил господина Сандзиро к своему мнению. — Лицо Ори вдруг стало серьезным. — Сёрин, пока я ждал, я… чтобы укрепить себя, сложил своё предсмертное стихотворение.

Сёрин тоже посерьезнел.

— Могу я услышать его?

— Да.

Клич сонно-дзёи на закате,

Ничего не потрачено зря.

В ничто — мой прыжок.

Сёрин задумался о стихотворении, смакуя про себя его красоту, равновесие слов и третий уровень их значения. Потом сказал с торжественным видом:

— Самурай поступает мудро, сложив своё предсмертное стихотворение. Мне это пока ещё не удалось, но я обязательно сложу его, тогда весь остаток жизни станет лишь нечаянной прибавкой к тому, что должно быть и уже исполнено. — Он повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, заводя вбок до предела, пока не захрустели позвонки и связки, и почувствовал себя лучше. — Знаешь, Ори, сэнсэй был прав, мы действительно проявили нерешительность и потому потерпели поражение.

— Я замешкался, в этом он прав, я легко мог бы убить ту девушку, но её вид парализовал меня на мгновение. Я никогда… её невообразимые одежды, лицо, как некий странный цветок, с этим огромным носом, больше похожее на чудовищную орхидею с двумя огромными голубыми пятнами, увенчанную желтыми тычинками… Эти невероятные глаза, глаза сиамской кошки, тростник и солома под этой нелепой шляпой — так отвратительно и вместе с тем так… так притягательно. — Ори нервно рассмеялся. — Я был околдован. Нет сомнения, она — ками из краев, где всегда царит мрак.

— Сорви с неё одежды, и она окажется такой же, как все, но вот насколько притягательной, я… я не знаю.