Трон императора. История Четвертого крестового похода - Николь Галланд Страница 152

Но в конце концов это им наскучило, и они начали обсуждать другие военные планы. Дандоло отказался вести штурм со стороны Босфора или Мраморного моря — волны были слишком сильные, а кроме того, корабли не сумели бы справиться с течением и ветром.

— Но ветер вчера дул с юга, — возразил кто-то. — Находись мы к югу от города, он пригнал бы нас к стенам.

— Течение — более серьезное препятствие, чем ветер, — ответил Дандоло, не скрывая презрения к сухопутным воякам, не смыслившим даже в основах навигации. — Это течение могло бы унести нас далеко на юг, к Геллеспонту. ^[45] Как бы то ни было, если ветер был поднят каким-то древним богом, чтобы помешать нам, то он не станет насылать этот ветер, чтобы создать нам преимущество. Мы должны атаковать со стороны бухты.

— Нам не подвести корабли к берегу из-за сильного ветра! — последовало следующее возражение.

— А что, если нам связать корабли вместе? — предложил Балдуин Фландрский. — Укрепим их каким-нибудь образом для устойчивости. Так они лучше смогут сопротивляться ветру и контратакам со стороны греков. А поскольку в бухте нет сильного течения…

Бонифаций высмеял это предложение — вероятно, потому что оно исходило от его соперника в борьбе за трон. Тогда Дандоло поднял на смех Бонифация и объявил, что идея Балдуина — единственный способ добиться успеха. Я подумал, как последний идиот, что предложила бы Джамиля, будь она сейчас здесь. Жалкой моей душонке только и нужно было, что думать о ней при любой возможности и бранить себя за то, что плохо с ней простился.

По лагерю разошлись глашатаи, объявляя субботу днем отдыха. В понедельник, двенадцатого апреля, будет совершен последний приступ соединенными попарно кораблями.

Воины вовсе не обрадовались. Все они были убеждены, что поражение — их первое настоящее поражение — это знак свыше, что они совершают неугодное Господу дело. Многие обескураженные воины собрались вместе и подали прошение отпустить их немедленно в Святую землю, где они будут просить прощения у Господа за то, что с самого начала отступили от задуманного маршрута.

Громче всех в этой группе звучал голос Грегора Майнцского.

Прячась от всех на протяжении многих недель, Грегор тем не менее каким-то таинственным образом не утратил своего статуса среди пилигримов. Весть о его отказе сражаться тут же разнеслась повсюду; все только и обсуждали его изможденный вид и набожность. То, что он внезапно предпринял какие-то действия, подстегнуло воинов. Все это легко могло привести к повторению событий на Корфу.

Сказать, что Бонифаций был недоволен, — значит ничего не сказать.

Однако, прежде чем предпринять против Грегора какие-то меры, Бонифаций еще раз созвал совет со священниками и окружил свой шатер таким плотным кольцом охраны, что не было никакой возможности подобраться ближе и послушать. Меня разобрало дикое любопытство. Особенно потому, что на этот раз, когда священники расходились, у всех у них были суровые лица. Я подкатил к Конраду, вновь притворившись, будто случайно с ним столкнулся. Думал, он поведет себя, как и раньше, с благодушной таинственностью, однако он выглядел рассеянным, печальным, подавленным. И все равно не выдал, в чем там было дело.

— Я отправился в это паломничество, потому что сам находился под угрозой отлучения от церкви, — произнес он тихо, словно говорил сам с собой. (Меня не интересовала его биография, но все же я нашел эту подробность интригующей.) — Решил, что лучше вручить свою судьбу в руки Господа, чем в руки человека. — Он посмотрел на меня с такой печалью во взгляде, какую я видел только у Грегора. — Я обманывал себя, думая так. Пока мы ходим по земле, рука человека всегда будет к нам ближе, чем десница Господня. — Он тяжело вздохнул. — По крайней мере, теперь это мне понятно.