Операция "Степь" - Эдуард Кондратов Страница 15

Пока Шурочка читала бумагу, Женя, все серьезнея глазами, вглядывалась в ее лицо. Потом вдруг шлепнула себя по бедру.

— Слушай, Александра! Мишка говорил, что ты жаловалась, мол, в коллекторе к детям привыкнуть не можешь: сутки-двое — и нет их, раздали. Иди к нам, а? Учителем-воспитателем, а? Повариху найдем, убирать сами будут… Вот идея! Ты же свой человек, и искать не надо. Воспитывать будешь нам смену. А надо — с чекистами по ликбезу занятия проведешь. Согласна? Ну, я же по глазам вижу — согласна!

Женя порывисто обняла Шуру за худенькие плечи и крепко стиснула.

— Согласна? А заведовать знаешь кто будет? Я! Представляешь? Я!

Смех ее был так заразителен и звонок, что Шурочка, сама не зная почему, тоже расхохоталась. Она чувствовала, как щекам стало горячо от хлынувших слез, а лицо Жени, дома, заснеженные деревья — всё-всё расплылось.

— Не надо реветь, Шурочка, — впервые Женя назвала ее так. — Пойдем к Альберту Генриховичу, сейчас же пойдем!

Но Шура не могла идти, у нее подкашивались ноги. И не столько от радости, нет, она ее еще не осознала, а от горячего участия этой чудесной девушки, Мишиного друга.

Все устроилось так, как обещала Сурикова, и довольно быстро. Правда, Ильинская пока что продолжала работать в коллекторе — паек в детдоме она могла получить лишь с поступлением первых воспитанников. У Шуры появилась и потаенная цель: ей хотелось подобрать среди контингента коллектора ребятишек, с которыми у нее намечался хоть какой-то контакт. Ей казалось, что не всякие дети подходят для детдома Самгубчека: ведь надо будет воспитывать смену чекистам, таким, как Миша. Тайком от своего начальства она стала придерживать от распределения самых ершистых и самых любознательных ребят. Попадала в коллектор и повидавшая виды малолетняя шпана. Такие только и смотрели, как бы отобрать у слабого пайку или стибрить пару мисок, чтобы удрать с ними на вокзал, а потом и в дальние края на теплом теле паровоза. Но и среди них Шура отыскивала детей, у которых глаза способны были загораться от ее рассказов. И пусть считались они «отъявленными» — скажем, тот же Андрюшка Жигалов или Денис Рыбенков, — Шурочка на все была готова, чтобы удержать их в коллекторе до открытия чекистского детского дома.

А открытие все оттягивалось. Помещение подыскали быстро — красивый особняк, всего в полуквартале от губчека. Оттуда переселили в дом по соседству трех старорежимных старушек, занимавших пять просторных комнат. Дело уперлось в ремонт — не было извести. Отовсюду собирали мебель, чинили кровати, выпрашивали у военных постельные принадлежности.

Да и топить по существу было нечем. Пришлось всем свободным от службы комсомольцам губчека выйти на набережную возле спуска по улице Льва Толстого и разгрузить вмерзшую в лед баржу с подгнившими от долгой своей ненужности бревнами. У Шурочки как раз выпал выходной. Спать ей в тот день почти не пришлось: субботник начали днем, а вечером ей надо было на занятия.

Занятия, да не с Мишей… Трижды в неделю в общежитии губчека Шурочка занималась с малограмотными сотрудниками ЧК математикой, русской словесностью и основами естественных наук. Историю решила не трогать: ее все прорабатывают на политчасах. Да и на Ягунине она уже обожглась. На стене против двери приколотили здоровенную классную доску, в углу всегда белела горка мела — пиши, учительница, хоть самыми огромными буквами! Учеников набивалось в комнату дюжины полторы. Сидели на койках, столами были лавки. Не очень, конечно, удобно этак скрючиваться, но вольному воля… Не у каждого чекиста была возможность посещать пролеткурсы и прочие солидные учреждения компросвета. Да и ненадежные люди порой читали там лекции. По словам Чурсинова, если не соврал, какой-то лектор умудрился даже спутать феодализм с сельским хозяйством. У Шуры же можно было спросить, о чем хочешь. А если не знает, скажет честно: не знаю, посмотрю в книгах…

Однажды она рассказала им про Жанну д'Арк, любимую свою героиню. Увлеклась, как тогда, на литературном диспуте. С горящими глазами читала стихи об Орлеанской деве, слезы не удержала, рассказывая о предательстве, приведшем Жанну на костер… В тот вечер Шурочку провожали до площади Революции сразу четверо молодых чекистов. Вздыхали. Но… Мишку не спишешь.

Примерно за неделю до Нового года, проснувшись с ощущением свинцовой тяжести во всем теле — началось оборудование детдома, и Шурочка теперь совсем не отдыхала, — она обратила внимание на мать, что редко бывало в последнее время.

Надежда Сергеевна, необычно рано пришедшая с работы на обед, выглядела подавленной и рассеянной. Отвечала дочери невпопад, потом, ни с того ни с сего вспылив, потребовала оставить ее в покое, ушла в свою комнату, быстро вернулась. Села в кресло, попробовала вязать и через минуту швырнула клубок.

— Мама! — Шура уселась на колени старшей Ильинской. — Сиди и не вставай. — Взяла мать за седеющие виски и заглянула в глаза: — Что случилось? У тебя нечисто на душе, мама! Я же тебя знаю.

Надежда Сергеевна сделала попытку встать, но Шурочка, закусив губу, удержала ее. Коса нашла на камень. И мать сдалась.

— Доченька, сегодня… Час назад я совершила служебное преступление.

— Ты?! — округлила глаза Шура. Она знала, насколько щепетильна Ильинская в вопросах чести.

— Дай ридикюль… Они… — Надежда Сергеевна щелкнула замком и вынула из старенькой дамской сумочки несколько листков с отпечатанными на машинке текстами и кругляшами печатей.

— Что это, мама? — испуганно выдохнула Шура.

— Телеграмма Вилла Шафрота о немедленном закрытии во всем Пугачевском уезде столовых АРА. А это — то же самое по Бугуруслану, а это — в Кинель-Черкассы…

Голос Надежды Сергеевны дрогнул.

— Закрыть столовые? Да как же так?! — воскликнула Шура, вскакивая с колен матери. — Чего ради? В разгар голода? Объясни же, мам!

— Дело в том, — Ильинская промокнула платочком глаза, щеки, нос, — что конфликты в селах, где АРА кормит детей, очень часты. Много злоупотреблений, воровства, всякой мерзости… Честные работники на местах и товарищи из волсоветов возмущаются, протестуют. А в Пугачеве один взял и арестовал воришку.

— Американца? — Шура даже рот открыла.

— Нет, русского, но нашего служащего. Но он, этот советский работник, сделал и хуже того: издал приказ о контроле властей за работой АРА… Грубейшее нарушение Рижского соглашения! А Шафроту только дай повод. Он и приказал прекратить питание детей. А Карклин — в Москве. Ты представляешь, что в деревнях сейчас? Боже!

— И ты не отправила телеграммы! — Глаза Шурочки блестели.

— Рука не поднялась… — тихо проговорила Надежда Сергеевна. — Но через два-три дня все, откроется, и тогда…

— Мама! — Шура заметалась по комнате, схватила шаль, накинула на голову. — Я должна немедленно показать эти телеграммы. Я знаю кому — товарищу Антонову-Овсеенко… Или товарищу Вирну…