Дорога китов - Роберт Лоу Страница 15

Он прикрылся, а я, ничего не соображая, сделал то, чему так старались научить меня Гудлейв и Гуннар Рыжий... Я ударил плашмя в нижний край его щита, отчего верхний край отклонился вперед, открыв все плечо и шею сбоку.

Потом я ударил сверху, прежде чем он пришел в себя. Клинок распластал ― легче, чем при рубке дров ― плечо до ключицы, наполовину отделив руку.

Он вскрикнул и упал, выронив меч, прижимая руку к ране, словно пытался свести воедино разрубленные части. А я стоял, с трудом веря сделанному, разинув рот, что твоя снулая треска.

― Прикончи его! ― рявкнул Валкнут, а я уставился на него, потом вновь на раненого мужчину.

Нет, не мужчину. Мальчика. Он упал навзничь, лежит на спине, грудь вздымается, он уже даже не стонет. Кровь течет из него; пока я смотрю на него, дождь скопился во впадинах его невидящих глаз. Не старше меня...

Чувствую удар по спине и резко поворачиваюсь, подняв меч.

Стейнтор. Поднял успокаивающе руку. Усмехнулся.

― Спокойно, Убийца Медведя. Это хорошо сделано, чисто, как все, что я видел, ― но не глазей на него, иначе кончишь тем, что ляжешь рядом с ним.

Однако битва уже завершилась. Дружинники ― те, кто не стонал и не лежал, точно маленькие мешки на мокрой земле ― бежали, даже не задержавшись, чтобы взять своих лошадей. Предводитель их был повержен, расчленен совместными усилиями Эйнара и Скапти. Запыхавшиеся варяги стояли, расставив ноги или на коленях, и, опустив головы, ловили воздух. Одного или двух, я заметил, рвало.

Стейнтор со знанием дела ощупал тело подле меня, довольно хрюкнул и поднялся с двумя маленькими кусками рубленого серебра и талисманом в виде монеты. Он швырнул талисман мне, а серебро сунул себе в сапог.

― Подарок на память, ― усмехнулся он и пошел к следующему.

Эйнар чистил свой меч. Скапти Полутролль ходил среди тел, проверяя, все ли дружинники мертвы.

Иллуги поил чем-то из фляги одного из наших, тот лежал, дрожа под дождем, прижимая руки к животу. Кровь сочилась между его пальцами.

― Итог? ― осведомился Эйнар.

Скапти зажал одну ноздрю пальцем и высморкался.

― Восемь мертвы и куда больше тех, кто почувствуют, сколь скверно ранены, когда очухаются от страха, что заставляет их бежать.

― У нас?

― Несколько раненых. Харальд Одноглазый ― серьезно: кто-то отсек ему половину ступни, так что придется его нести. А у Харлауга рана в живот, ― ответил Иллуги.

― Плохая? ― спросил Эйнар.

Иллуги не ответил, подошел к стонущему человеку, принюхался и вернулся к Эйнару.

― Думаю, рана тяжелая, но чтобы убедиться, понадобится не меньше часа. Придется нести, а это его убьет наверняка.

Эйнар огладил мокрый подбородок, потом пожал плечами. Он взял свою короткую секиру и подошел к Харлаугу. Вокруг него собрались остальные, снимая с мертвых, что могли найти. Моросил мелкий тихий дождичек.

― Харлауг, ― сказал Эйнар. ― У тебя рана в живот. Иллуги Годи напоил тебя своим супом, и он чует его запах уже теперь.

Слова повисли в воздухе. Человек хрюкнул, будто его опять ударили. Лицо, и без того уже бледное, стало молочным, он облизнул сухие губы. Потом кивнул. Он знал, что это значит, когда чувствуешь запах супа Иллуги из твоего распоротого живота.

― Проследи, чтобы Турид, моя жена, получила мою долю, ― сказал он. ― И скажи ей, что я хорошо умер.

Эйнар кивнул. Кто-то бросил ему секиру, и он взял ее, вложил в руку Харлауга и крепко сжал его пальцы на древке.

― Передай мой привет всем тем, кто ушел прежде, ― сказал он. ― Скажи им от меня: «Не сейчас, попозже».

Стоявшие ближе, пробормотав каждый свою молитву и поклонившись Харлаугу, поручили его Вальхалле. Дело осталось за Харлаугом, но тут он вытаращил глаза от страха, губы его задергались.

Эйнар действовал быстро, чтобы Харлауг не утратил самообладания и не позволил страху погубить его достоинство. Короткая секира чиркнула по белой шее, оставив красную черту, он бился и колотил ногами несколько минут, глаза вылезли, а Эйнар придерживал его, прикрыв ладонью его губы, и рукав намок от крови.

Потом Харлауг затих, и Эйнар положил руку ему на лицо, закрыв бешеные глаза, подержал так, стоя на коленях. Иллуги Годи тихо говорил нараспев себе под нос. Кровь собралась под упавшей головой Харлауга.

Потом Эйнар встал.

― Разденьте его быстро, потом пойдем. Оттар, Виг, снимите кольчугу и оружие с этого предводителя и что там есть на нем ценного ― у него на шее торк, кажется, серебряный. Финн Лошадиная Голова, поймай одну из этих лошадей и положи на нее Харальда. Шевелитесь.

За несколько мгновений ― я даже не успел доплестись до вершины холма ― Харлауг превратился в бледную печальную фигуру на красном склоне, лежащую навзничь: руки на груди, в пальцах нож с рукоятью из оленьего рога, единственная вещь, которую ему оставили. Остальные устало брели вверх по холму, таща рубашку, штаны, сапоги ― даже шерстяные носки. Оттар и Виг, запыхавшись, поднялись на вершину, один в кольчужной рубахе, другой сжимая меч и второй щит. Оттар оглянулся, откашлялся и сплюнул.

― Не годится оставлять одного из наших, ― сказал он. ― Его следовало бы достойно схоронить в кургане.

На склоне лежали и другие неподвижные тела. Кто из них тот, кого я убил, я уже и сам не знал.

― Шевелись! ― рявкнул Эйнар и, проходя мимо меня, легко хлопнул меня по плечу. ― Хорошая битва, парень. Ты годишься.

Вот оно как. Двадцать минут спустя мы, задыхаясь и пыхтя, шли по лесу и дальше, по черному от влаги галечнику, направляясь туда, где покачивался «Сохатый».

Помнится, добираясь до корабля, я боялся больше, чем когда бился, ― он стоял так далеко в море, что пришлось брести по грудки в воде, и если бы нам не спустили лестницу, мы не смогли бы попасть на борт.

Тем не менее я оказался на палубе ― между морем и дождем, ― несчастный, мокрый, дрожащий, чешущийся и такой усталый, каким не бывал никогда в жизни. Не верилось, что у кого-то еще оставались силы, но те же люди, что только что вышли из битвы, бросили оружие, освободились от кольчуг и, взявшись за весла, вывели «Сохатого» на ветер, где был поднят парус. И мы ушли.

И все время я видел глаза мальчика, дождь, который заполнял их, как слезы, чувствовал, как рука Эйнара хлопает меня по плечу, и слышал, как он говорит:

― Хорошая битва, парень. Ты годишься.