Набег - Алексей Витаков Страница 14

— Так, Иван Прокопич… — Рукавица сделал знак воеводе.

— А, ну да… Пенек старый. Чуть не забыл. Мы вот тут подумали с Василь Модестовичем, что надо бы послу государеву имя приличествующее данной ситуации иметь.

— Так у меня вроде есть имя! — Инышка аж привстал.

— С вашими именами казацкими курам на смех да псу на слезу. Как с таким именем перед государем предстанешь? А ну как он тя спросит: как звать-величать, добрый молодец? Че ответишь? Иныш, со двора кыш?

— Э-э, дядя, будь поаккуратнее. Не я то выбирал и не ты. За нас выбрали, вот те пусть и меняют!

— Значит, не хошь государю служить и польску пани сопровождать?

Скряба прищурился.

— Оно, конечно… Ну, ежели вот дело государево. Я так Тимофей Степанычу и передам. — Инышка покраснел до самой маковки.

— Тимофей Степаныч только рад будет, что у его казака имя православное появилось. В общем, как ты там говоришь, Василь? — Тысяцкий посмотрел на Рукавицу.

— Самое родственное по близости звучания выходит: Иннокентий.

— Ух ты! — Инышка раскрыл рот.

— Иннокентий — баское имя! — Тысяцкий подмигнул казаку. — Отца-то как звать?

— Отца-то с матерью давно татары порешили. Меня дядька Пахом с теткой Дуней растили.

— А про отца не помнишь, значит?

— Звали Полужник. Потому как оловом расплавленным предметы разные поливал. Лужил, словом.

— Вот и хорошо. А растил дядька Пахом, говоришь?

— Так самое.

— Тогда сам Бог тебе велел быть Полужниковым Иннокентием Пахомовичем. А! Что скажешь, казак удалой, гонец государев? — Скряба хлопнул себя по колену.

— Ух ты!

— Вот и ухай теперича еще лет сто! — Рукавица обнажил в улыбки кривые, желтые зубы.

— Ну а теперь к делу! — Тысяцкий снова хлопнул ладонью по колену. — Как я уже говорил сегодня, шляхетские разъезды в тылах московского войска шныряют. Они-то нам, парень, и нужны. Тебе предстоит путь нелегкий и дело щекотливое. Надобно, чтобы ты передал полякам одну весть.

— Я? Как же ж?! — Инышка, теперь уже Полужников, выпучил глаза.

— Поедешь к ним под видом человека, решившего перейти на ихнюю сторону. Для надежности, чтобы поверили, дадим тебе Ядвигу.

— А передать что?

— Надо, очень надо, чтобы они тебе поверили. Дескать, бежал с Руси, ради любимой, которую освободил из застенка. Нечаянно прознал, что астраханские и казанские татары, присягнувшие на верность московскому государю, готовят поход на Речь Посполитую с юга. И хотят ударить по Киеву.

— Ты прости меня, дурня, Иван Прокопич, но я должен знать: зачем такое хитроумие? — У Инышки аж лицо перекосилось от такой сложности.

— Объясню. Поляки хотят пойти в ответное наступление. Поджидают для этого татар.

— Это я уяснил.

— Молодец! Смоленск, чует мое сердце, мы нынче не вернем. А чтобы не потерять все войско в придачу с царем и Москвой, нужно, чтобы поляки в наступление не переходили, а перебросили часть сил к Киеву. Ихний королевич Владислав шибко на московский трон хочет! Усекаешь?

— Усекаю.

— Для этого нужно, чтобы они тебе поверили. Вот как я мыслю. Мы тут небольшой народный бунт разыграем. Подожжем чего-нибудь. Стрельцы забегают муравьями. Ты в это время прокрадешься в темницу к пани и освободишь ее. Предложишь ей бежать. Для пущей верности по дороге пришибешь посла, который якобы везет мое письмо к государю. В письме том будет написано, что-де держись, царь-батюшка. Наши силы идут на Киев. Понял? — Скряба сам вспотел, втолковывая парню стратегическую задачу.

— Понял? А как гонца-то пришибить?

— Смотри не покалечь мне его! Сделаешь вид, что выстрелил в него, а сам мимо. Он в тот момент нож коню под ухо. Крови много будет. Сделай вид, что его рубишь. Из-за пазухи у него письмо с моей печатью возьмешь. Ядвига все это будет видеть и в польском штабе за тебя вступиться. И еще обязательно нужно сказать будет: мол, Карача живой-здоровый. Только ранен был. И сейчас готовится к походу на Речь Посполитую.

— Выходит, предал Карача своих. Но там его могут знать и не поверить.

— С тобой будет пани. К тому времени она тебе верить во всем начнет. И подтвердит. Ну, понятно? — Тысяцкого уже мутило не то от жары, не то от морального перенапряжения.

— Понятно, Иван Прокопич!