Потерявшая сердце - Анатолий Ковалев Страница 14

С первого взгляда она поняла, что бедный разоренный барин вовсе не предавался унынию. Савельев вышел на крыльцо не в рубище и не с сумой, как представляла его себе в последнее время Глашка, а в гусарском мундире, хотя старом, но тщательно вычищенном и выглаженном. На боку у него висела сабля, за поясом торчал пистолет. Таким он некогда явился в родные пенаты после турецкого похода. Дмитрий выглядел посвежевшим и даже помолодел. Подстриженные усы лихо закручивались вверх, непослушные волосы были аккуратно уложены и смазаны помадой.

— Чего явилась, Глашка? — все еще смеясь, крикнул он ей с порога. — Неужто покаяться решила, вернуть покражу?

— Так и есть, Дмитрий Антонович, — ответила та, застенчиво потупив взгляд.

— Можешь оставить себе этот хлам на память. Я не жадный.

— Я не только повиниться пришла, — пролепетала Глашка, не поднимая глаз. — А с просьбой…

— С просьбой? Вот те на! — развел руками бывший гусар. — Да ты же меня начисто обобрала, чего ж тебе еще?! Может, мне шкуру с себя содрать, тебе, ведьма, на сапожки?!

Глашка бросилась к его ногам и, обняв их, выпалила скороговоркой:

— Взяли бы вы меня с собой в столицу, Дмитрий Антонович, да рекомендовали бы в приличный дом служанкой! По гроб жизни была бы вам обязана и пригодилась бы не раз!

— Да ты что, красавица, сдурела? — рассмеялся Савельев, оттолкнув ее от себя начищенным сапогом. — Я ведь потом стыда не оберусь. Ты же воровка!

— Побойся Бога, Митя, — прошептала она сквозь слезы, — верой и правдой служила тебе целый год. А с купчихой ты сам сплоховал. Еще одно письмецо, еще свиданьице, и она была бы твоя!

— Да кто же после такого… — начал было Дмитрий, но Глафира, с циничной усмешкой на губах, перебила:

— Не знаешь ты женщин, Митя…

— Это верно, — согласился он. — Жил с тобой целый год душа в душу, а ты меня обворовала. И жену мою заодно!

— Да какая она тебе жена, — повеселела Глафира. — Вся округа только и гудит о твоей потешной свадьбе.

— Им, дуракам, невдомек, что Севка обвенчал нас по-настоящему. Вот такая потеха, Глафира Парамоновна. — Савельев сделался вдруг серьезным, морщинки, которых отродясь у него не было, прорезали высокий лоб.

— Иди ты… — не поверила она своим ушам.

— Я не спрашиваю, куда ты дела деньги моей жены, — продолжал тот все угрюмее. — Наверняка прокутила. Не мне читать морали, этим пускай занимается Севка Гнедой. Но один совет дать могу.

— Какой такой совет? — насторожилась Глафира.

— В доме моей матери пять комнат. Тебе вполне хватит одной, остальные четыре отдавай внаем. Это лучше, чем таскаться по кабакам. Накопишь деньжат, выйдешь замуж, и все в твоей жизни еще наладится. Я тебе зла не желаю. — Он говорил так, будто был обречен на вечную каторгу и прощался навсегда.

Глафира уезжала со двора Севки Гнедого в раздвоенных чувствах. Сердце глодала тоска, ведь она навсегда теряла человека, которого считала близким и даже родным. И пусть этот новый Савельев, трезвый и рассудительный, был ей мало приятен, она чувствовала, как вместе с ним уходят из ее жизни веселье, беспечность, постоянное ощущение праздника, и, может быть, само счастье. С другой стороны, совет Дмитрия на самом деле открывал для нее новые горизонты. И как она сама, очумевшая от угарного загула и пьянства, не додумалась до такой простой вещи — сдавать пустые комнаты внаем? Глафира Парамоновна внезапно решила остепениться и, не мечтая о больших барышах, начать жизнь с чистого листа.

Сердечно распрощавшись с Севкой Гнедым и с его домочадцами, Дмитрий решил навестить закадычного дружка Ваську Погорельского. Сделать это оказалось не так уж просто, потому что отец держал его под замком и при виде гостя сразу начал скандалить. Однако, узнав, что Савельев навсегда покидает родовое гнездо, тот несказанно обрадовался и разрешил друзьям проститься.

Васька был заточен в маленькой комнатке с низким потолком, единственным предметом обстановки которой являлось кресло-качалка. В нем и качался узник, здоровенный детина с распухшим от побоев лицом. Дмитрий застал его за удивительным занятием. Погорельский читал книгу. Вернее сказать, не читал, а разглядывал картинки в лубочном издании русских сказок, какие продают на ярмарках за пятак, для детей.

— Митяй! — хрипло заорал Васька при виде дружка, выскочил из кресла и бросился его обнимать. — Откуда ты? Сквозь стену, что ль, просочился?

— Папенька твой разрешил нам попрощаться, — пояснил Савельев. — Еду, брат, в Петербург. Может, больше не свидимся.

— Как же так? — растерялся Васька.

— А вот так. Сам знаешь, деревню мой батенька отписал крестьянам, а усадьбу мы с тобой вместе вроде прокутили. Боком вышла мне свадьба, — добавил он, отведя взгляд. — Теперь усадьба принадлежит Фомке Ершову. Пошла в уплату за долги.

— Вот ведь ирод окаянный! — возмутился Погорельский. — Ну ничего, Митяй, я подговорю верных людей. Они подпустят ему петуха!

— Да ты что, совсем безголовый? — Савельев схватил приятеля за грудки и стал трясти, как грушу. — Это же дом моих предков! Меня мать там в муках рожала!

Дмитрий вдруг впервые осознал, чего лишился по своей беспечности. Сердце защемило. Он отпустил Ваську и смахнул набежавшую слезу. Васька же не сдержался и разревелся, как в детстве, размазывая слезы кулаками по щекам.

— А меня папенька женит, — плаксиво жаловался он, — как пить дать, женит. На перезрелой девице, толстой, неуклюжей корове…

— Значит, брат, мы оба будем женаты, — философски заключил Дмитрий.

— Да ты-то с какой стати? — не понял Васька.

— А с такой. Севка меня взаправду обвенчал…

— Д-да… как он посмел? Д-да… за это его надо…

— Ничего не надо, Василий, — перебил Савельев заикающегося дружка. — Все он правильно сделал. Пора нам с тобой, брат, остепениться. Вот только жена моя, Елена Денисовна, от обиды пустилась в бега. Первым делом разыщу ее в Петербурге, брошусь в ноги, буду прощенья просить. Она, знаешь, простит. Я ее успел узнать. Она милая такая, дитя еще.

— Слышь, Митяй, — тихо окликнул его Васька после долгой паузы, — не искал бы ты ее…

— Это еще почему?

Васька опустил подбитые глаза долу и тяжко вздохнул.

— Ты что-то знаешь о ней? — догадался Дмитрий. — Ну-ка, выкладывай!

— Мои крестьяне видели, — неохотно признался Погорельский, — как Цезарь понес ее в Касьянов лес…

— Час от часу не легче! — Бывший гусар ударил кулаком о ладонь. В глазах его вспыхнул дикий огонь, по скулам нервно заходили желваки. — Что ж, придется заглянуть сперва к Касьянычу.

— Куда ты один к разбойникам? — заволновался Васька. — Попроси хоть у папеньки людей в помощь…

— Прощай, Василий! — порывисто обнял дружка Дмитрий. — Это мое дело, мой и ответ будет. А ты не поминай лихом!..