Ра - Тур Хейердал Страница 13

Ладно, попробуем сами добраться до Бола на джипе... Власти дали официальное разрешение. В Боле находилась единственная на все озеро радиостанция, и министерство внутренних дел обещало на всякий случай предупредить о нашем визите болского шерифа. Оставалось получить в министерстве информации справку, что нам разрешено снимать. Как и в других ведомствах, главные посты здесь занимали преимущественно местные жители. Прочтя бумагу, которую секретарша написала под диктовку, министр схватился за голову и громко расхохотался.

– Этот человек археолог, ар-хе-о-лог, – он кивнул на меня и вернул ей бумагу. – Исправьте на ар-хе-о-лог, не то мусульмане там отрубят ему голову!

Я осторожно заглянул через плечо курчавой красавицы. Официальный язык в республике – общий для всех здешних племен – французский. И девушка ухитрилась из «археолога» сделать «архиепископа», хотя эти слова не так уж и похожи во французском языке.

Ошибку исправили, а министр лишний раз пояснил нам, что лучше не впутываться в местные религиозные распри.

Получив надлежащие документы и двух чернокожих шоферов, один из которых, Баба, по его словам, бывал в Боле, мы рано утром, до восхода солнца двинулись в путь. Ехали на двух джипах – мало ли что случится в пустыне, – и эта мера себя вполне оправдала. В первой машине у нас была сплошь желтая карта с красными черточками под названиями Форт-Лами, Массакори, Али-фари, Каир, Нгура, Иссеир, Бол. Первые деревни мы отыскали без труда. У обочины стояли надежные указатели, а плотно утрамбованный песок позволял развивать больше 100 километров в час; правда, и такая скорость не спасала нас от пыли, облака которой вздымались из-под колес до самых звезд.

На ближайших к столице участках трудились машины и бригады рабочих, они прокладывали настоящее шоссе на твердой основе, чтобы и в дождь можно было проехать.

Километров 200 мы уже отмахали, когда взошло солнце. Дальше дорога с каждым поворотом становилась все уже, и вскоре все следы двадцатого века остались далеко позади.

Как только мы выехали из столицы, городская застройка сменилась круглыми хижинами с соломенной кровлей, по большей части заброшенными, потом пошли соединенные малоезженной колеей и караванными тропами редкие деревни, глинобитные арабские лачуги, где вместе ютились люди, козы, верблюды и ослы. А там и вовсе пошло сплошное безлюдье.

Это началась пустыня. Южная кромка Сахары. Последний виденный нами термометр показывал около 50° в тени. Здесь же на десятки километров вокруг не было ни градусников, ни тени. Позади осталась саванна с веерными пальмами и сухими деревьями, остались настоящие рощицы, где газели, кабаны и обезьяны бросались наутек при виде машины, и разлетались пестрые тропические птицы, и только жирные цесарки нехотя освобождали колею. Теперь кругом лежал песок, будто снег на голом нагорье, плавные складки рельефа были занесены песчаными сугробами, дюнами, и только жидкие кустики тут и там пропороли иссушенную солнцем безбрежную гладь.

Солнце. Оно стояло прямо над нами, высекая блеск из металла. Джип до того накалился, что страшно прикоснуться к дверцам. От зноя слипались ноздри. Мельчайшая вездесущая пыль насытила жаркий воздух пустыни.

Мы поминутно увязали в глубоких дюнах, и тогда один джип тянул другой стальным тросом, а под колеса мы клали горячие листы железа. Моторы не выдержали жары, сначала один забастовал, за ним второй. Но Баба и его приятель были отличные механики, в их руках отвертка и гаечный ключ справлялись с любыми неполадками.

Где песок поплотнее, мы мчались с головокружительной скоростью. Нередко все следы колеи исчезали, и мы описывали большие дуги, пока Баба не заключал, что выбрался опять на верный путь. Так мы натолкнулись на глухую деревушку, не показанную на нашей карте. В глубокой рытвине около первых домиков оба джипа забуксовали, пришлось нам снова вылезать и браться за лопаты.

С разных концов медленно, не торопясь, подходили один за другим закутанные в серое арабы в белых чалмах. Они пристально глядели на нас, и, никому не приходило в голову поздороваться и предложить свою помощь.

Никакой реакции на наши улыбки и приветствия. Ни одной женщины. Суровые мужчины с орлиным взглядом окружили нас плотным кольцом. Кожа темная, как у негроидов, но четкие черты лица, изогнутый нос и тонкие губы выдавали арабов. Трудная жизнь в пустыне наложила свой отпечаток на облик и душу здешних людей. Похоже, милости тут не жди. И телефона нет... Внешний мир был представлен только нашими джипами, которые прочно увязли в песке.

Подложены железные листы. Баба и его приятель сидят за рулем и без толку гоняют моторы, из-под буксующих колес летит песок. Арабы стоят неподвижно, затаились в себе, словно напряженно ждут чего-то. Кажется, лучше не мешкать, самому сделать первый шаг. У одного из них был начальственный вид, я вежливо протянул ему две лопаты и знаком попросил выделить нам кого-нибудь в помощь. Он на секунду опешил, потом схватил лопаты и крикнул что-то двоим. Мы сделали жест остальным, чтобы подтолкнули, и вот уже главарь рядом со мной уперся плечом в джип, и со всех сторон напирают желающие помочь.

Мы пожали руки, сказали «спасибо» и ринулись дальше во всю прыть наших колес, волоча за собой через деревню и по верблюжьей тропе густое облако пыли.

Под вечер мы неожиданно увидели в пустыне еще одну, с виду столь же нелюбезную деревню. Наши джипы с трудом протискивались через толпы людей и скопление верблюдов, ослов и коз на рыночной площади. Угрюмые, молчаливые арабы напирали на машины, сверля нас взглядом, как будто хотели прочитать наши мысли и выяснить, не присланы ли мы властями вводить христианство или собирать налог. Чувствуя, что мы отнюдь не желанные гости, мы, не задерживаясь, понеслись дальше.

Хотя дело шло к вечеру, нас душила жара. Баба жаловался на головную боль, пассажиры второго джипа наглотались пыли и все больше отставали. Вода в канистре только обжигала губы и вызывала тошноту, вместо того чтобы утолять жажду.

В виденных нами деревнях фруктов не было, только калебасы с бурой оазисной водой да кувшины с козьим молоком. За целый день мы не приметили на своем пути ни пустой бутылки, ни консервной банки, ни клочка бумаги. Лишь на выезде из столицы в одном месте около шоссе лежали осколки стекла. Все здесь собственного изготовления: одежда, упряжь, постройки. На дорогах длинные вереницы тяжело нагруженных осликов, арабы верхом на высоких верблюдах, да семенящие за верблюдами женщины с кувшинами и корзинами на голове. Излишки домашнего производства отправляют на рынок в соседнюю деревню. Мы словно попали в другой, обособленный мир, нетронутый, независимый, обеспечивающий себя всем необходимым. Пропади наша цивилизация, а они знай себе будут жить дальше так же безбедно, так же скромно и неприхотливо, – верные традиции, тесно связанные с природой.

И вот вдали показалось озеро. Голубое, с холодным стальным отливом зеркало неба за кромкой ярко-зеленой поросли сочного папируса. С гребня песчаной дюны оно смотрелось, как мираж, хотелось выскочить из машины, побежать туда, пробиться сквозь зеленый барьер, броситься в эту немыслимо голубую воду, сделать добрый глоток и нырнуть, освежить воспаленную кожу, отмыть от насохших корок песка уши, ноздри, веки, поры, отмыться с головы до ног и снова пить, пить, пить... Тринадцать часов в джипе, мы с трудом разогнули затекшие ноги и уже хотели ступить на землю, но Баба нас остановил. Лучше не покидать машину. Лучше подождать до Бола. Деревня лежит на самом берегу; если поспешим, поспеем туда засветло. В пустыне ночью небезопасно.