Капитан Сорви-голова - Луи Буссенар Страница 13

Англичане не поняли, что отступление задумано умышленно, с целью заманить их в засаду, о которую неизбежно должны были разбиться их стойкость и упорство. Они были убеждены, что столь желанная победа уже в их руках, и продолжали наступать.

Молокососы также заняли новую позицию. Она господствовала над широким проходом, куда должны были ринуться наступавшие гайлендеры Гордона.

Рядом с капитаном Сорви-голова залег его юный товарищ, Поль Поттер.

Одна и та же мысль промелькнула у них, когда они следили за неистовым натиском гайлендеров Гордона: «Полковник — герцог Ричмондский».

Взгляды юнцов были прикованы к самой гуще битвы, где они надеялись найти герцога. Он чудился им в каждом офицере, по которому они тотчас же открывали огонь.

Но разве можно распознать человека в этой сумятице! В конце концов оба кончили тем, что стали стрелять во всех офицеров без разбора.

— Перебьем всех офицеров-гордонцев! — воскликнул капитан Молокососов. — Тогда-то уж герцог непременно окажется в числе убитых…

— И мой отец будет отомщен! — в неистовом восторге подхватил сын расстрелянного бура.

Вскоре все войско втянулось в драку, мало походившую на сражение. Никакого руководства. Даже роты потеряли свое боевое единство В какой-то мере его сохраняли лишь взводы. Большинство бойцов, опьяненных убийством, орудовали каждый на свой страх и риск. Стреляли в упор, схватывались врукопашную. Даже раненые, катаясь в обнимку по земле, давили, душили и кусали друг друга.

В течение какой-нибудь четверти часа буры потеряли двух генералов.

Знаменитый начальник бурской артиллерии Жан Кок, пораженный двумя пулями, в грудь и в бок, испустил предсмертный вздох, воскликнув: «Да здравствует свобода!»

Вильжуэн, тоже раненный в грудь, упал со словами: «Бейтесь до последней капли крови, ребята!»

Утрата этих людей, столь жестокая для дела независимости южноафриканских республик, сопровождалась громом проклятий по адресу англичан.

Последние, впрочем, и так уже дорого поплатились: почти весь офицерский состав англичан был истреблен. На земле распростерлись тела трех полковников, пяти майоров, одиннадцати капитанов и двадцати шести лейтенантов. Часть из них были убиты, другие ранены.

Из четырнадцати офицеров второго батальона гордонцев уцелели только двое. Один из них казался неуязвимым, несмотря на то что выделялся среди всех своим ростом и блестящим мундиром. Находясь все время в первых рядах, он руководил атакой, сплачивал людей, вел их на приступ, подбадривая примером собственного мужества.

Этот офицер — герцог Ричмондский.

Под ним пало уже три коня, он служит мишенью для пятисот стрелков, и все же он остается живым и невредимым, без единой царапины, под стальным дождем снарядов.

Теперь он бился пешим, так как под рукой не осталось ни одного свободного коня. Рядом с ним дрался горделивый юноша, вернее, мальчик, судя по внешности, принадлежащий к аристократии, в мундире младшего лейтенанта Гордоновского полка. У него то же, что и у полковника, несколько высокомерное мужество, то же презрение к смерти и, наконец, ярко бросающееся в глаза внешнее сходство.

Очевидно, это отец и сын.

Время от времени, не прекращая ни на секунду выполнять свой долг солдата, герцог бросает на сына взгляд, один из тех красноречивых, хотя и беглых взглядов, в которых можно прочесть и страх за его жизнь и восхищение его мужеством.

Сын уже не первый раз бросается вперед, чтобы прикрыть своим телом отца и начальника.

Но полковник неизменно отстраняет его жестом и кричит:

— На место, Патрик! Вернись к своим людям! Воинский долг прежде всего!

Младший лейтенант тоже невредим. И это также чудо, ибо пули словно ножом раскроили в нескольких местах его мундир.

В левой руке у него револьвер, в правой — тяжелая шотландская сабля со стальной рукояткой.

В жаркой схватке боя он сталкивается лицом к лицу с капитаном Сорви-голова. Англичанин и француз, смерив один другого взглядом, бросаются друг на друга. Маузер без штыка — единственное оружие француза. Он прицелился и на расстоянии четырех шагов спустил курок. Но в пылу боя он и не заметил, что израсходовал все патроны своего ружья, не оставив даже одного, на крайний случай. Курок щелкнул с сухим треском.

Англичанин тоже выстрелил; это был его последний заряд. Он стрелял почти в упор и все-таки промахнулся.

Капитан Молокососов схватил свой маузер за ствол и, замахнувшись им, как дубиной, обрушил бы смертельный удар на голову шотландца, если бы тот не парировал его саблей. Стальное лезвие разлетелось в куски. Все же шотландцу удалось смягчить удар. Скользнув по его плечу, приклад маузера ударился о землю и разбился у самой казенной [32]части.

Молодые люди, вскрикнув от бешенства, бросили обломки оружия и схватились врукопашную. Их силы равны, равно и ожесточение. Они падают, вскакивают, снова падают на землю, катаются по ней, крепко обхватив и стараясь задушить друг друга.

Вдруг Сорви-голова заметил на земле обломок только что разбитой им сабли. Рискуя искалечить руку, Жан схватил его и, замахнувшись им, как кинжалом, крикнул:

— Сдавайтесь!

— Нет! — зарычал офицер, бешено отбиваясь. Жан ударил его острием клинка и снова крикнул:

— Сдавайтесь!.. Да сдавайтесь же, гром и молния!

— Ни за что! — истекая кровью, отвечал шотландец.

Видя, что сын упал, полковник поспешил к нему на помощь с поднятой саблей. Казалось, сейчас он рассечет голову капитана Молокососов, который в исступлении, ничего не замечая, все наносил и наносил противнику ожесточенные удары.

Но юный Поль Поттер спас своего друга.

Этот изумительно хладнокровный подросток в течение всего боя предусмотрительно и спокойно пополнял патронами магазин своего маузера. Он узнал полковника и, взревев от радости, прицелился и выстрелил.

Однако в тот самый миг, когда Поль спустил курок, волынщик, не перестававший наигрывать боевой марш гайлендеров Гордона, бросился вперед, чтобы заслонить собой своего начальника.

Это был красивый семнадцатилетний малый с румяным лицом, почти мальчик, как и большинство участников этой страшной драмы. Пуля, пронзив его навылет немного выше сердца, угодила полковнику прямо в грудь.

Несчастный волынщик уронил свой инструмент и, зажав рукой рану, хрипло простонал:

— О, мама… бедная моя мама! Я умираю… Я знал, что это случится…