Следы ведут в прошлое - Иван Головня Страница 12

– Дела-а-а! – озадаченно скребет затылок Сорочинский. – Готовились к встрече мы, а встретили другие…

9

Знакомая нам желтая повозка, разгоняя во все стороны увлеченно гребущихся в дорожной пыли кур, еще только въезжает в Сосницу, а напротив дома, в котором помещается уездная милиция, словно подтверждая поговорку о том, что земля полнится слухом, уже приглушенно и тревожно гудит людская толпа. Вскоре повозка, в которой сидят и стоят злые и угрюмые милиционеры, появляется в конце улицы, и толпа умолкает. Когда повозка подъезжает ближе, из нее доносятся стоны.

Пожилой мужчина в соломенной шляпе с обвисшими полями и надетом на голое тело зеленом пиджаке, узнав среди сидевших на повозке милиционеров знакомого, несмело спрашивает:

– Юрась, что случилось?

Тот, к кому обращен вопрос, молоденький парнишка, на котором мешковато сидит новенькая защитного цвета гимнастерка, а на веснушчатом лице смешно торчат редкие пшеничные усы, сердито и в то же время с заметным оттенком гордости отвечает:

– Да вот… поймали какого-то бандюгу. Наскочил на нашу засаду. Ранил, сволочь бандитская, двух наших…

– Ты чего языком растрепался, как баба базарная? – обрывает молодого милиционера другой, постарше, скуластый мужик с большой бородавкой на носу. – Забыл, где служишь, сосунок?

Молодой милиционер – фамилия его Балабуха, а зовут Юрием – запнувшись на полуслове, растерянно хлопает безбровыми глазами.

– Ой! А кого же ранили-то? – слышится еще из толпы встревоженный женский голос, но повозка успевает уже въехать во двор, низенький пожилой мужчина с красной повязкой на рукаве и свисающей чуть ли не до земли винтовкой поспешно закрывает ворота, и вопрос остается без ответа. Люди еще какое-то время толпятся у ворот, пережевывая услышанное и строя всевозможные догадки, затем начинают расходиться, и вскоре улица Коминтерновская пустеет.

На шум, поднятый во дворе вернувшимися милиционерами, из дома выходит сам начальник Сосницкой милиции товарищ Бондарь. Первым с повозки, не дожидаясь, когда она остановится, спрыгивает старший группы Шмаков, высокий, тощий и необыкновенно прямой блондин тридцати лет в кургузой кожаной тужурке. Шмаков одергивает задравшуюся сзади кожанку и, шагнув к стоящему посреди двора Бондарю, вскидывает правую руку к козырьку фуражки:

– Товарищ начуездмил! Группа засады задержала у села Выселки неизвестного, который оказал вооруженное сопротивление и только после того, как я, – здесь Шмаков делает многозначительную паузу, – его ранил, был схвачен. С нашей стороны двое раненых. Оба тяжело. Семенюк в бессознательном состоянии…

– Великовата цена за одного бандита, – недовольно ворчит Бондарь и, заглянув внутрь повозки, добавляет: – Так можно всех людей лишиться.

Шмаков не оправдывается. Он лишь разводит руками и виновато опускает голову.

– Слезайте! – коротко приказывает Бондарь, глядя в упор на плененного бандита. Затем, видимо, вспомнив, что тот тоже ранен, поправляет зачем-то свою скрипучую портупею и сердито спрашивает: – Сами слезть можете? Или вам помочь?

Даже не удосужив Бондаря взглядом, Грицко, тихо чертыхается сквозь стиснутые зубы и пробует вылезть из повозки самостоятельно. Только тут Бондарь замечает, что у пленника связаны за спиной руки. Он достает из кармана складной нож и, попридержав руки Грицка, ловко разрезает связывавший их ремень. Как только Грицко оказывается на земле, Бондарь хлопает по спине сидящего на облучке с вожжами в руках усатого милиционера и скорее просит, чем приказывает:

– Гоните, Петр Ефимыч, в больницу! Только поосторожней, не растрясите людей.

Усатый натягивает вожжи, с трудом, стараясь не наехать на клумбу с цветами, разворачивается чуть ли не на месте и выезжает за ворота, которые уже успел распахнуть дежурный.

Оставшийся стоять посреди двора Грицко внимательно осматривается вокруг, как бы прикидывая, нельзя ли дать отсюда деру. Небольшой квадратный двор обнесен редким штакетником. Он выкрашен в яркий желтый цвет. Точно такой же желтой краской покрашены двери и оконные рамы здания милиции и только что увезшая раненых повозка. Такое обилие желтого цвета не случайно. Как-то весной, обследуя в поисках припрятанного оружия один полуразрушенный склад, милиционеры обнаружили в нем целый бидон желтой масляной краски. Чтобы не пропадать даром добру, решили использовать краску по назначению: покрасить забор и все остальное, что нуждалось в покраске. После этого двор милиции заметно повеселел, а в солнечные дни стал казаться как бы позолоченным.

В метре от забора – аккуратные клумбочки. На них жарким огнем пылают красные цветы: гвоздики и пионы. Ждут своего часа флоксы и гладиолусы. Все – под цвет революции. За клумбами вдоль забора ровненьким рядком выстроились тоненькие топольки.

И клумбы, и деревца, и покрашенный забор – все это дело рук жены Бондаря Клавдии Ивановны и ее добровольных помощниц из числа жен и дочерей сотрудников Сосницкой милиции.

– А этого куда? – спрашивает Бондаря Шмаков, кивнув головой в сторону Грицка.

– В капэзэ. Куда же еще? – пожимает плечами начуездмил.

– Но ведь там уже сидит один! Как же туда второго запирать?

– А куда же прикажете поместить его? Запрем в моем кабинете, что ли? Или на постой к соседям определим? – мрачно иронизирует Бондарь. – Побудут пока вместе – ничего с ними не случится, – а потом посмотрим, может, отправим в Бережанск. Так что, давайте его в капэзэ.

Балабуха, которого подзывает кивком головы Шмаков, берет винтовку наперевес и становится сзади задержанного. Грицко, делая вид, что речь идет вовсе не о нем, неподвижно стоит на месте, продолжая изучать забор, будто и впрямь замыслил бежать.

– Шагай вперед! – стараясь говорить басом, приказывает Балабуха и подталкивает Грицка в спину дулом винтовки.

– Ну, ты, козявка! – щерится, обернувшись, Грицко. – Как двину – костей не соберешь…

Балабyxa обиженно сопит и угрожающе лязгает затвором винтовки. Задержанный нехотя трогается с места, осторожно ступая на правую ногу, и медленно ковыляет к открытым настежь дверям. При каждом шаге он кривится от боли. Проходя мимо Бондаря, приостанавливается и цедит сквозь зубы:

– Могли бы и меня в больницу поместить. Тоже ведь ранен…

– Топай-топай! Ишь, чего захотел! – кипятится Балабуха и воинственно оттопыривает свои пшеничные усы. – А может, тебе за твои подвиги еще и путевку выписать на курорт?

– Милиционер Балабуха! Отставить разговоры! – строго прикрикивает Бондарь и, не меняя интонации, бросает в сторону задержанного бандита: – К вам сейчас будет вызван врач.

Грицко недовольно фыркает: видимо, хотел что-то еще сказать, но передумал – и молча ковыляет дальше.

Перед входом в дом он снова останавливается, смотрит вверх и, смачно сплюнув, бубнит под нос какое-то ругательство.

Над входом висит натянутый на подрамник лоскут выгоревшего на солнце кумача, а на нем все той же вездесущей желтой краской намалеваны крупными и неровными буквами слова: