Стоять в огне - Богдан Сушинский Страница 12

Воспользовавшись неожиданным прикрытием, Крамарчук и его товарищи тоже отползли за развалины сарая и уже оттуда перебежали в лесок по другую сторону оврага. Через несколько минут их и разыскал там пулеметчик. Только был он уже без пулемета. Через плечо у него висел немецкий автомат, а под мышкой чернел сверток с немецкой формой. К величайшему удивлению Крамарчука, это был его командир.

— Это еще зачем? — поинтересовался Николай, кивнув на сверток. Поинтересовался уже после того, как обнял его, хотя знал, что Громов терпеть не мог сантиментов.

— Тебе бы пора привыкнуть, что мы в тылу врага. И действовать придется, исходя из обстановки, не брезгуя при этом ни формой, ни оружием противника, — суховато, в своей привычной манере, ответил Громов. — А что, из тех твоих ребят?… — помрачнел он, оглядывая бойцов группы.

— Нет их уже, лейтенант. Такие хлопцы были, такие хлопцы! А кто с вами остался?

— Со мной отошли Готванюк и Литвак.

— Ну?! И оба живы?

— Дожидаются меня в деревне. Надеюсь, дождутся.

Через несколько минут Беркут уже был в форме немецкого унтер-офицера. И хотя мундир оказался несколько тесноватым, все как-то сразу признали в нем «настоящего немца». Есть у него дар перевоплощения, есть.

— Лесок этот небольшой, — чеканил Громов сухим командирским тоном. — Через полчаса фашисты, которых мы отогнали, вернутся с подкреплением и сразу же окружат и прочешут его. Я тут неподалеку говорил с одним стариком. Он сообщил, что километрах в двух отсюда начинается Черный лес. Правда, добираться до него придется через поле, шоссе и железную дорогу. Но выбора у нас нет. Десять минут вам на то, чтобы перевязать друг друга и приготовиться к маршу. Винтовки пока спрячем здесь…

— Что значит «спрячем»? — подозрительно покосился на него худощавый, по-мальчишески вспыльчивый ефрейтор Костенко, которому вся эта история с появлением и исчезновением лейтенанта (вкратце пересказанная Крамарчуком, пока Громов переодевался) жутко не понравилась. — Может, ты прикажешь нам еще и руки поднять?

— Именно это я собираюсь приказать, — твердо, с полным спокойствием ответил Громов. — Вы превратитесь в пленных, которых я буду вести на сборный пункт, в тыл, чтобы сдать. Не волнуйтесь, проведу чисто. Слава Богу, не раз видел, как это делают немцы.

Корнев, Костенко и Бужич растерянно переглянулись. Но и доверия к нему не прибавилось. Что же касается Крамарчука, то, глядя на спокойное, волевое лицо Громова, он впервые за эти четыре недели блужданий по тылам противника почувствовал себя более-менее уверенно. Он понимал, что выходить вот так, без оружия, да еще среди бела дня — огромный риск. Однако только он один знал Громова и поэтому, ни минуты не колеблясь, поддержал командира.

Позже фашисты, сплошным потоком двигавшиеся по шоссе, видели, как рослый, уверенный в себе унтер с засученными рукавами вел четверых пленных красноармейцев. Один — четверых! У кого были фотоаппараты, спешили запечатлеть этот эпизод войны как свидетельство настоящего арийского духа.

Унтер-офицер вел пленных обочиной, на запад, в тыл, чтобы сдать на сборный пункт. Ни в его действиях, ни в поведении испуганных, покорных судьбе русских не было ничего такого, что вызывало бы сомнение.

Подталкивая дулом автомата то одного, то другого «пленника», Беркут просил прикурить у мотоциклистов, охотно отвечал на вопросы какого-то офицера в черном мундире… И Николая поражало, с каким удивительным спокойствием он держался при этом. Что же касается остальных бойцов, то им просто не верилось, что среди измученных, растерянных окруженцев, мечущихся по вражеским тылам в надежде вырваться из этого ада, вдруг может оказаться человек, который хладнокровно общается с врагами, в совершенстве владеет их языком и вообще чувствует себя так, словно воюет в тылу врага по крайней мере два-три года.

* * *

Приметив на другой стороне шоссе разрушенное село, Беркут перегнал своих «пленных» через дорогу и повел к руинам, за которыми, метрах в пятистах, млел под полуденным солнцем спасительный лес. Казалось — все. Теперь уже ничто не сможет помешать им скрыться в чащобе. Однако пройдя еще немного, они увидели в низине за селом подбитый немецкий танк, возле которого копошились двое гитлеровцев.

Вермахтовцы тоже обратили внимание на странную процессию, двигавшуюся почему-то… в сторону леса. Один из танкистов, правда, не придал этому особого значения и скрылся в башне. Зато второй, офицер, не в меру придирчиво оглядел унтера и пленных и, не задав ни единого вопроса, неожиданно выхватил пистолет.

Крамарчук и его товарищи уже готовы были кинуться врассыпную, полагаясь каждый на свое счастье. Не растерялся лишь Громов. Он гаркнул на них ломаным русским: «Стоять на месте, свиньи!» — подбежал к офицеру и, отдав честь, начал докладывать, что, по приказанию своего командира, ведет расстреливать пленных комиссаров. Подальше от дороги.

Офицер внимательно выслушал его, вроде бы успокоился, но все-таки велел предъявить документы. Громов подал ему какие-то бумаги, однако рассмотреть их офицер не успел. Стоило ему опустить глаза, как Андрей молниеносными ударами в висок и гортань свалил его на землю, мигом обезоружил, вскочил на броню танка и выстрелил во второго фашиста, голова которого как раз показалась над люком. Быстрота, с которой действовал Беркут, казалась сверхъестественной. И когда, собрав последние силы, раненые «пленные» перебежали под прикрытием Беркута и Крамарчука к лесу, даже Костенко, который, как он потом признался, все еще подозревал, что Беркут завербован и подослан фашистами для какой-то хитромудрой провокации, наконец-то поверил ему. Поверил именно лейтенанту, но не в правдоподобность того, что с ним только что произошло. И через несколько часов к ним уже присоединились Литвак и Готванюк.

Так вот и зарождался их небольшой отряд, который и в селах, и в соседних отрядах уже давно называли группой Беркута.

— Тебе бы у него поучиться… У лейтенанта, — посоветовал как-то Крамарчуку Орест Костенко. Он сказал это как бы между прочим, но сержант понял, что Орест и сам старается подражать Громову, да только удается ему это слишком плохо. — Вы-то ведь и похожи друг на друга внешне, словно близнецы. Но только внешне. Характером бы поравняться — другое дело. Характер — это, брат, и есть судьба: тут тебе и сила воли, и доброта или жестокость, и удача.

Эти слова Костенко и стали первым толчком к тому внутреннему самосовершенствованию, которое заставляло теперь Николая внимательно присматриваться ко всему, что делает Беркут, и стараться быть похожим на него. Существовала какая-то неведомая сила, вечно притягивавшая его к Громову, вынуждавшая преклоняться перед ним, учиться у лейтенанта и даже беззастенчиво подражать. Да и Беркут сдружился с ним намного крепче, чем с остальными бойцами. Это позволяло Николаю время от времени подсаживаться к Громову и, начиная разговор с воспоминаний о днях, проведенных в доте, постепенно расспрашивать, откуда он родом, кто родители, как попал в дот, как научился немецкому языку и приемам борьбы. Так что вскоре он уже знал и о братьях-китайцах, давших Андрею Громову первую охотничью закалку, и о семействе немцев-интернационалистов…