Кодекс чести - Сергей Шхиян Страница 11

Кроме восторженных выкриков: «Es ist wunderbar! Unglaublich! Es ist das Wunder einfach!», обозначавших, как я полагал, высшую степень восхищения, никаких полезных сведений я от него не узнал. Впрочем, и это было кое-что. Если библиофил в восемнадцатом веке пришел от издания в такой восторг, то что будет, если мне удастся переправить этот «бух» в двадцать первый!

Наконец восторг несколько поутих, и библиотекарь на своем непонятном языке, сопровождаемом понятной жестикуляцией, попросил разрешения забрать с собой книгу для знакомства. Мне идея не понравилась, но и отказать ему не было повода — мол, сам еще не прочитал — и я утвердительно кивнул.

— Бери, только не лапай немытыми руками.

— Что есть «нелапай»?

— Это значит — не слюни пальцы, когда листаешь, и не загибай углы у страниц. Знаю я вас, готов и вандалов, думаешь, мы не помним, как вы Рим разграбили?!

Немец догадался, что русский дикарь над ним подшучивает, и забавно нахмурился.

— Я уходить читать книга, — самолюбиво сказал он, но не ушел, увидел лежащую на столе саблю и остолбенело на нее уставился.

— Это есть Der Sabel?

— Точно, — подтвердил я, — дер сабля. Еще вопросы есть?

Вопросов у него ко мне, кажется, не было, они возникли у меня, наблюдая странное поведение библиотекаря. Что-то слишком большое впечатление произвело на человека мирной профессии мое добытое в бою оружие. Он как-то боком, благоговейно жмурясь, подошел к столу, но притронуться к сабле не решился. Таращился на нее во все глаза, разве что ей не кланялся.

— Вы интересуетесь саблями? — спросил я.

— Der Sabel! — опять повторил он, начиная пятиться к выходу.

— А что такого в моей сабле? — попытался я удержать его в комнате. То, что сабля очень старая и необыкновенно ценная, я знал и без него, но такое мистически благоговейное отношение к ней было совершенно непонятно.

Однако библиотекарь вновь забыл русский язык и, бормоча свое: «данке шён» и «ауфвидерзеен», торопливо вышел из комнаты.

— Это кто у тебя был? — спросил, входя в комнату, предок и ошалело огляделся по сторонам.

— Библиотекарь, взял книгу на экспертизу.

— Странный тип, я его где-то, кажется, встречал. Ничего он толком не знает.

— Кто ничего не знает? Библиотекарь?

— Какой библиотекарь? Ты про кого меня спрашиваешь? — удивился Антон Иванович.

Судя по всему, он уже так набрался, что на ходу забывал, о чем только что говорил.

— Кто ничего не знает? — повторил я.

— Твой волхв Костюков. Всё рассказал, и что влюблюсь, и что женюсь, а имени так и не назвал.

— Может, ему тебе еще нужно было нагадать сумму приданного?

— Приданное будет пустяшное. А девушка сирота, живет у богатой тетки. Костюков говорит, что она и без приданного будет для меня хороша. Ясное дело, стану я абы на ком жениться!

— Когда свадьба-то? — серьезно спросил я.

— Ты что, мы же еще даже не знакомы!

— А, ну тогда ладно, я-то подумал, что у вас все решено.

— Опять шутишь, едкий ты человек! Ничего святого за душой. Это, между прочим, возможно, будет твоя прапрабабка! Мог бы серьезней отнестись!

— Как только познакомлюсь — паду к ногам!

— То-то, увеселитель ты наш! Ну что, давай еще по лафитнику «Шартреза» или лучше по-простому водочки? Скоро ужин будут подавать.

— Вот тогда и выпьем, ты и так уже подшофэ.

Антон Иванович спорить со мной не стал и ушел к себе пить в одиночестве.

Я же прибрал саблю с глаз долой и от греха подальше, подсунул ее под доски, на которых крепились пружины кровати, и отправился навестить Ивана с волхвом.

Последний медленно выздоравливал после полугодичного заключения в жутких условиях и требовал медицинского наблюдения. Мои приятели прилично устроились в «черной» половине гостевого особняка, предназначенной для личных слуг гостей и, как мне показалось, вполне наслаждались праздной, сытой жизнью.

— Что там с нашим рыдваном? — спросил я Ивана.

— А что с ним может быть, чинят.

— Не знаешь, сколько времени провозятся?

— Работа там серьезная, пока балку под новую ось найдут, пока обработают. Да ты, ваше благородие, не суетись, поспеем мы в Питер вовремя. Ничего твоей Алевтине у царя-батюшки плохого не сделают, чай, не в туретчине живем, а в Российской империи!

Я удивленно посмотрел на дезертира убежавшего из полка от незаслуженного наказания шпицрутенами — чего это его потянуло на ура-патриотизм. Глазки у солдата оказались маслеными и умильными. А ослабевший в неволе Костюков, по слабости здоровья, вообще был пьян в лоскуты, бессмысленно таращился на меня оловянными глазами.

— Понятно, какое у вас тут гадание было! Закусывать нужно, когда столько пьете. Иван, у меня к тебе просьба, если я не смогу сам — поторопи кузнецов.

— Незачем никого торопить, — вмешался в разговор волхв, до того лишь бессмысленно глядевший то ли в пространство, то ли в вечность, — не найдешь ты жены в той столице.

— Вы о чем, Илья Ефимович, — удивленно спросил я, — а где же тогда я ее найду?

— Во тьме времен, — ответил Костюков каким-то механическим голосом.

— Ладно, ребята, вам, по-моему, не мешает отоспаться. И где эта «тьма времен»? — не удержался спросить я пьяного волхва, выходя из комнаты.

— Когда будет нужно, тебя оповестят.

— Ну, тогда всё в порядке, буду ждать.