Челюсти - Питер Бенчли Страница 11

В последующие дни погода оставалась ясной и тихой. С юго-запада все время дул слабый ветерок — легкий бриз, который рябил поверхность океана, не поднимая белых барашков. Свежесть в воздухе ощущалась только по ночам, земля и песок после многих устойчивых солнечных дней прогрелись.

Воскресенье выпало на двадцатое июня. Государственные школы еще неделю будут работать, но частные колледжи в Нью-Йорке уже распустили своих питомцев на каникулы. Семьи, имевшие собственные дома в Эмити, начали приезжать на выходные дни с начала мая. Курортники, снимавшие дома с пятнадцатого июня по пятнадцатое сентября, уже распаковали вещи, понемногу осваивались на новом месте и начинали чувствовать себя как дома.

К полудню пляж вдоль Скотч-роуд и Оулд-Милл-роуд пестрел народом. Отцы семейств в полудреме лежали на пляжных полотенцах, набираясь сил перед партией в теннис и обратной дорогой в Нью-Йорк на экспрессе «Лонг-Айленд». Жены, удобно устроившись в алюминиевых шезлонгах, читали Элен Маккиннес, Джона Чивера и Тэйлора Колдуэлла, изредка отрываясь от книг, чтобы глотнуть холодного вермута.

Подростки лежали тесными, плотными рядами. К хиппи эту молодежь причислить было нельзя. Они не произносили никаких банальных слов о мире или о загрязнении окружающей среды, о справедливости или необходимости бунта. Свои привилегии они унаследовали вместе с генами: их вкусы, их взгляды, так же как цвет их глаз, были предопределены предшествующими поколениями. Они не страдали ни авитаминозом, ни малокровием. Их зубы, то ли от природы, то ли благодаря хорошим дантистам, были прямыми, белыми и ровными, фигуры поджарыми, мышцы крепкими — ведь они с девяти лет занимались боксом, с двенадцати — верховой ездой и все последующие годы — теннисом. От них всегда хорошо пахло, даже в жару. От девушек исходил легкий аромат духов, от юношей — просто аромат чистого тела.

Эта золотая молодежь вовсе не была глупа или порочна. Если бы кто-нибудь измерил групповой коэффициент их умственного развития, то оказалось бы, что они по своим природным данным могут войти в ту интеллектуальную элиту, которая составляет одну десятую часть всего населения земли. Они обучались в школах, где им преподавали самые разные науки, включая искусство общения с представителями национальных меньшинств, различные философские теории, тактику политической борьбы, знакомили их с экономическими проблемами и проблемами наркотиков и секса. Вообще-то знали они довольно много, но предпочитали об этих своих знаниях не вспоминать. Они полагали (во всяком случае у них было такое ощущение): к тому, что происходит в мире, они вряд ли имеют какое-либо отношение. Их в самом деле ничего не трогало: ни расовые бунты в Трентоне (штат Нью-Джерси) или в Гэри (штат Индиана); ни тот факт, что в ряде мест река Миссури так загрязнена, что поверхность воды иногда воспламеняется; ни коррупция в полиции Нью-Йорка; ни рост преступности в Сан-Франциско; ни скандальные разоблачения: в сосисках были, например, обнаружены личинки насекомых и гексахлорофин, вызывающий заболевание мозга. Они равнодушно относились даже к экономическому кризису, который переживала вся Америка. Колебания на бирже для них были всего лишь досадным обстоятельством, которое давало повод их отцам пожурить их за мотовство, действительное или только воображаемое родителями.

Это были те молодые люди, которые приезжали в Эмити каждое лето. Другие же — а среди них встречались и просто бродяги — устраивали демонстрации, разглагольствовали на разные темы, собирались группками, подписывали петиции и все лето, как правило, работали в каких-то организациях с непонятными сокращенными названиями. Но поскольку они в целом не принимали Эмити, в лучшем случае присоединялись к его жителям в праздник Дня труда, то и к ним всерьез никто не относился…

А малыши играли у воды, копали ямки и кидали друг в друга мокрым песком, не думая и не заботясь о том, какими они станут и что их ждет в будущем.

Мальчик лет шести долго бросал плоские камешки в воду — так, чтобы они подпрыгивали на ее поверхности, — потом ему это надоело. Он пошел по пляжу туда, где лежала его мать, и сел с нею рядом.

— Послушай, мам, — сказал он, выводя пальцем на песке какие-то закорючки.

Его мать повернулась к нему, прикрыла ладонью глаза от солнца.

— Что тебе?

— Мне здесь уже надоело.

— Надоело? Так скоро? Мы ведь совсем недавно сюда приехали.

— Ну и что ж, что недавно. Мне скучно. Мне нечего делать.

— Посмотри, какой пляж, ты можешь играть, где хочешь.

— Да, я знаю. Но мне нечего делать. Мне скучно.

— Почему ты не поиграешь в мяч?

— С кем? Здесь никого нет.

— Как это нет? Ты поискал Харрисов? А где Томми Конверс?

— Их нет никого. Они не пришли. Мне скучно.

— Ну, Алекс, что ты заладил одно и то же.

— Можно я пойду купаться?

— Нет. Вода холодная.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, и все. К тому же я не могу отпустить тебя одного.

— А ты не пойдешь со мной?

— Купаться? Нет, конечно.

— Ты просто постоишь и посмотришь.

— Алекс, мама ужасно устала. Неужели тебе нечем заняться?

— Можно я поплаваю на надувном матраце?

— Где?

— У самого берега. Я не буду купаться. Я просто полежу на матраце.