Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - Валерий Шумилов Страница 10

– План жирондистов шел еще дальше – в предоставлении большей самостоятельности департаментам. Как в Северо-Американских Соединенных Штатах. Каждый департамент сам за себя. Допусти мы это тогда, и сейчас в Париже короновали бы Людовика XVII.

Сен-Жюст пристально посмотрел на Робеспьера:

– Что ж, это еще один план наших врагов, касающийся низвержения Республики, – коронация бывшего дофина. Регентство и конституционная монархия! Республика еще не упрочнена.

– Так упрочним ее, воззвав к Верховному существу!

– И упразднив новым законом все старое правосудие.

– Заменив его новым правосудием – революционным!

Робеспьер непреклонно смотрел на Антуана. Его взгляд был столь же неумолим: «Я лучше тебя знаю, что нам нужно делать. И мой новый закон все равно будет принят, хочешь ли ты этого или нет!»

Сен-Жюст некоторое время молчал. Затем, приняв решение, произнес:

– Справедливость или есть, или ее нет. Так же как и вера. Бесспорны лишь победы. Я вернусь на фронт. Форсировать проклятую Самбру. Гнать прочь австрийцев. Хватит с меня… всего этого.

Робеспьер сжал губы.

– Ты останешься на мой праздник? – он подчеркнул при этом слово «мой».

Сен-Жюст пожал плечами:

– Если положение в армии не станет угрожающим – останусь. Я ведь всегда остаюсь с тобой, Максимилиан.

Робеспьер не ответил. Он опустил глаза и не поднимал их до тех пор, пока Сен-Жюст не вышел из комнаты.

Именно тогда Сен-Жюст записал в дневнике, куда заносил наброски своих «республиканских установлений»: «Смелый порыв революционного правительства, установившего диктатуру справедливости, иссяк. Революция оледенела; все принципы ослабели; остались лишь красные колпаки на головах интриги. Применение террора притупило преступление, подобно тому, как крепкие напитки притупляют вкус. Несомненно, еще не настало время делать добро. Отдельные проявления добра – это паллиатив. Лишь когда всеобщее зло достигнет предела, общественное мнение испытает потребность в мерах, способных принести благо. Тот, кто приносит общее благо, всегда страшен или кажется странным, если начинает слишком рано. Революция должна завершиться установлением совершенного счастья и совершенной общественной свободы посредством законов. Все ее стремления должны быть направлены лишь к этой цели и должны сокрушить все, что ей противостоит…»

Сен-Жюст встал, подошел к окну, прижался к холодному стеклу лбом и попытался вспомнить то главное, которое, как ему казалось, он уже давно знал, но которое никак не мог припомнить. Но вот что? Мысль о чем? О том, что все потеряно?

Не сам ли он когда-то написал о республике, которая «завершится установлением совершенного счастья…». А кто теперь вспоминает об этом? И кто помнит о тех, с кого все это начиналось?…

Он закрыл глаза и прислушался. Сначала он ничего не услышал. А потом… Да, потом…

Что?… Кто?… Чьи это слова шелестящим шепотом доносились сквозь оконные стекла до его ушей? Чей это говор там, на улице, нарушал тишину ночи? Или это просто ветер трогал деревянные ставни?… Странный монотонный голос, читающий какой-то список. Отдельные слова, доносящиеся коротким невнятным вскриком, как стук приклада о мостовую, тишина, а потом новое слово и снова молчание. Словно кто-то выкрикивал в ночь какие-то имена, призывая прийти, замолкал, а потом вновь продолжал перекличку, но, не дождавшись, обращался в темноту ночи снова и снова. Никто не отзывался в ответ. Ночь молчала. А имена все звучали… Длинный, длинный список людей, которых больше не было, от которых остались только имена. Бесконечный мартиролог имен… Кто здесь?…

Преддверие революции… Герой восставшего против королевской тирании парижского парламента д’Эпремениль, один из зачинателей революции в столице, почти сразу же испугавшийся духа Великого Санкюлота из бутылки, которого сам же вызвал. Где он?… Казнен.

Другой такой же «зачинатель», встревоженный уже «тенью» надвигающейся Революции, а бывший в самом ее начале инициатором клятвы депутатов в зале для игры в мяч депутат Мунье. – Бежал, скрылся из Франции и из истории.

Кумир эпохи выборов в Генеральные штаты генеральный контролер финансов Неккер. – С насмешками и проклятиями уехал из Франции…

Герой двух миров, привезший семена свободы из сбросившей с себя цепи тирании Америки, ставший номинальным главой вооруженного народа – Национальной гвардии – Лафайет. – Бежал, схвачен, заточен в тюрьму теми, к кому он бежал.

Бесспорный лидер первых лет Революции, ее величайший трибун и изменник нации Мирабо. – Умер своей смертью, но память его проклята народом навеки.

Главная женщина Революции «красная амазонка» Теруань де Мерикур. – Сошла с ума и в ужасном состоянии умирает в клинике Сальпетриетра.

Первый революционный дворянин королевства Красный Филипп Орлеанский, принц крови и монтаньяр. – Казнен монтаньярами же.

Номинальный создатель первой в истории конституции Франции (пусть монархической, пусть цензовой, но первой!) Барнав. – Казнен.

И другой, столь же номинальный автор второй французской конституции (1793 года!) Эро-Сешель. – Казнен.

И еще один автор конституции, на этот раз федеративной, не принятой, но весьма известной, – последний из «энциклопедистов» философ Кондорсе. – Отравился ядом при аресте из перстня, который носил на пальце.

Вождь «бешеных» санкюлотов Жак Ру. – Закололся кинжалом в тюремной камере.

Вождь санкюлотской революционной армии Ронсен. – Казнен.

Самоназванный лидер мировой революции Клоотц. – Казнен.

Голос санкюлотской Франции Друг народа Марат. – Зарезан врагами народа в ванне.

Голос Революции, призвавший народ к ее началу – штурму Бастилии, Камилл Демулен. – Казнен.

Лидер фейянов и первый мэр Парижа Байи. Лидер жирондистов и первый республиканец Собрания Бриссо. Лидер левых монтаньяров Эбер. Лидер правых монтаньяров Дантон. – Казнены.

И сколько еще было казнено других! Гобель, парижский епископ, первым сбросивший рясу во имя нового божества – Революции. Кюстин, генерал Республики, которому она обязана первыми победами.

Все лидеры дореволюционного периода во Франции. Все лидеры Генеральных штатов и Учредительного собрания. Все лидеры Законодательного собрания и Конвента. Все революционные вожди санкюлотов Парижа. Все они…

Казнены. Бежали. Канули в небытие. А большей частью – погибли, погибли, погибли… Что теперь? Кто остался?… Никого. Вокруг – пустыня…

Вот оно! Сен-Жюст вздрогнул и повернулся назад, чтобы посмотреть в большое зеркало, висевшее напротив двери. Огонек свечи выхватил из мрака его бледное лицо, и он увидел свои почти безумные глаза, сверлившие самого себя в зеркальном отражении. Он вдруг понял!

Общее счастье, к которому он стремился, в этом мире недостижимо, потому что входит в противоречие со счастьем каждого человека в отдельности, как он его себе представляет. Новое общество добродетельных людей, в котором это противоречие можно было бы свести к минимуму, невозможно создать из-за сопротивления человека же. Невозможно создать сейчас. А что будет потом – его уже не может касаться. Ибо, если оказалось, что принципы, которым ты следовал всю свою жизнь, на самом деле лишены жизненной силы в настоящем времени, остается лишь один выход: надо согласиться умереть.