Рам и Гау. Повесть об обезьянолюдях - Софья Радзиевская Страница 10

Рам вошёл, прижимаясь к стене, и забился в глубину пещеры.

Обоняние у людей орды было, конечно, слабее, чем у животных. Если бы они разбирались в запахах так, как собака, то ни минуты бы не остались в пещере, несмотря на дождь и ветер. Но они были обезьянолюдьми. И потому, поволновавшись и поворчав, уселись на холодном каменном полу, решившись переждать непогоду. Однако тревожное настроение не покидало их. Время от времени кто-нибудь вставал, недоверчиво принюхивался, обходил пещеру и снова садился. Рам осторожно подполз сзади к сидевшей в уголке Маа и свернулся в клубочек.

Близился полдень. Ветер то стихал, то снова со свистом врывался в пещеру и ворошил сухие охапки листьев, которые налетели сюда с кустов, когда не было ещё ни дождей, ни туманов. Листья слабо шуршали, точно чьи-то лёгкие шаги. Люди вскидывали головы, осматривались и снова начинали дремать. Время для них не имело значения. Главное, в этом укрытии можно переждать ненастье.

Костёр на отмели, постепенно угасая, всё ещё горел. В течение дня то один, то другой из людей орды спускался к нему погреться. И каждый что-то подбрасывал в огонь, чтобы не дать ему погаснуть, а может, просто для забавы. Просушив и прогрев как следует бока и мохнатую спину, люди возвращались в пещеру — дремать и почёсываться.

Так кончился день. Солнце показалось из-за туч, но тут же спряталось за лесом на другом берегу — уже до утра.

Никто не обратил внимания, когда поднялся Гау. Он постоял, будто что-то обдумывая, и тоже направился к выходу. Однако у костра он не стал греть свои косточки, прыгая и покряхтывая от удовольствия, как другие. Он стоял на отмели неподвижно, вздыхал, морщился, то поглядывая на пещеру, то всматриваясь в огоньки, перебегавшие по веткам. Мелкие сучья, брошенные в огонь, прогорели и рассыпались угольками. Ярко горело только небольшое раскидистое дерево, которое недавно притащил к костру молодой Ик. Гау долго смотрел на него, потом, покосившись на вход в пещеру, осторожно приподнял дерево за конец, к которому ещё не успел подобраться огонь…

Громкий рёв всполошил дремлющих людей орды. Они бестолково заметались в темноте, сталкивались, ударяясь о стены, отчего приходили в ещё больший ужас. Наконец все столпились у входа, но тут же снова попятились назад с воплями испуга. Огонь, сыплющий искры, слепящий золотыми языками, рычал, выл и сам лез к ним в пещеру по обрыву! Выше! Выше!

С воплем люди метнулись назад, в глубину. А огонь уже появился у входа, с победным рёвом ворвался в пещеру, остановился. И тут все поняли: это Гау! Ревел и рычал от радости тоже Гау. Огонь — пылающее молодое деревцо — держал в руках тоже Гау.

Кормить огонь люди уже умели, но перенести его в другое место, заставить светить и греть там, где это удобно орде… до этого додумался только Гау. Бросив горящее дерево на холодный каменный пол, он всё ещё не мог успокоиться, рёв торжества рвался из его широкой груди.

— Есть! — огонь хочет есть, вот что значил на языке орды крик, с которым Гау показывал людям на дерево. Наконец они поняли. Несколько крепких толчков могучей волосатой руки вождя надоумили их окончательно: с весёлыми возгласами люди стали выскакивать из пещеры. Возвращаясь, они совали в огонь ветки, сучья, хворост — всё, что удавалось отыскать поблизости.

Но радоваться пришлось недолго. Под открытым небом, чем ярче горит костёр, тем лучше. Но здесь, в тесноте пещеры, дым и жар разгоревшегося пламени быстро выгнали орду наружу.

С изумлением и страхом наблюдали люди за делом рук своих, стоя на уступе перед своим укрытием. В этом месте обрыв спускался прямо к воде, белая пена била по чёрным камням и крутилась в страшном водовороте.

Первый урок обращения с огнём в пещере люди заучили. Зато какое тепло охватило их, когда они опять опасливо пробрались внутрь и уселись перед ослабевшим огнём. Дым уничтожил все беспокоившие их запахи, треск погасающего костра заглушил тихий испуганный визг собаки, раздававшийся где-то неподалёку, и чьи-то крадущиеся шаги.

Уже в следующую минуту орда застыла от ужаса и неожиданности. Вход в пещеру заслонили широкие плечи и мохнатая грудь страшного зверя. Огромная пасть раскрылась, показав блеснувшие на свету клыки, а от мощного рычанья, казалось, дрогнули каменные своды!

Это был пещерный медведь ростом с большого быка. Он не успел ещё хорошо обжиться в своём новом приюте, но побывал здесь утром и вернулся, собираясь переждать непогоду. К его неудовольствию, манящий запах человека мешался здесь с неприятным запахом дыма. Однако костёр уже основательно прогорел, а медведь был голоден. Он ещё раз зарычал и, косясь на остывающий огонь, медленно двинулся внутрь.

Орда поняла: спасти может только битва, и она собиралась принять её без колебаний. Ответное рычанье мужчин вдруг перекрыл пронзительный крик Рама. Он пробрался в пещеру последним и теперь оказался между людьми и приближающимся зверем.

Возбуждённый видом добычи и криком мальчика, медведь больше не колебался: рёв его наполнил пещеру, с неожиданной быстротой зверь кинулся вперёд. В волнении битвы никто не услышал визга и рычанья собаки, раздавшегося в ответ на крик мальчика. Со страшной быстротой острые её зубы впились в заднюю лапу медведя. Удивлённый, зверь на мгновение остановился, чтобы отмахнуться от неё. Это мгновение и решило исход битвы: поворачиваясь, медведь передними лапами наступил на горячие уголья. Страшная боль ошеломила его. С диким рёвом он поднялся на задние лапы, взмахнув передними, откинулся назад и, потеряв равновесие, упал с обрыва, унося впившуюся в лапу собаку.

Треск ломающихся кустов и глухой стук падения зверя орда осознала не сразу: люди всё ещё стояли недвижно со вскинутыми вверх палицами в руках. Молчание нарушил Рам. Слово, которое он выкрикнул с рыданьем, означало на языке орды «мать».

— Мать, мать! — повторял он, кидаясь к обрыву, и свалился бы с него, если бы Маа не схватила его за руку. Он ещё отбивался от неё, когда снизу донеслись торжествующие крики мужчин: медведь лежал мёртвый, с переломанными костями, зацепившись за дерево, стоявшее у самой воды.

Собака исчезла, унесённая течением, но о ней никто и не горевал, кроме вновь осиротевшего маленького мохнатого мальчика. Рам горько плакал, пока кто-то из мужчин не собрался дать ему хорошую затрещину. Но тут вмешалась Маа. Сердито оттолкнув мужчину, она притянула к себе мальчика и всунула ему в рот кусок разжёванной медвежатины. Это была материнская ласка, как её понимала орда. Притихший Рам долго ещё всхлипывал, постепенно согреваясь от тепла костра, в который кто-то догадался подбросить ещё немного хвороста, и от непривычной человеческой заботы.