Хождение в Похъёлу - Никита Тихомиров Страница 10

Пойкко начал отползать, елозя ногами и ощущая спиной еловые шишки, валявшиеся на тропе. Пальцы его по-прежнему сжимали выдранный с корнем клочок травы. Медведь, всколыхнувшись лоснящимся жирным телом, вытянул шею в его сторону и вновь заревел, обдав лицо Пойкко непереносимой гнилостной вонью. Сердце мальчика, бешено колотившееся в груди, внезапно замерло. Он живо понял, что настали его последние мгновения. Такая короткая и бесполезная жизнь — даже посвящение не успел пройти! И вот сейчас всё кончится.

Он содрогнулся от осознания того, что прямо сейчас огромные медвежьи клыки и когти начнут разрывать его в кровавые клочья. А он, ещё живой, будет истошно кричать, звать на помощь, чувствуя, как страшный хищник хрустит костями и чавкает, пожирая его живьём. И самое страшное было то, что через это предстоит пройти. Пройти, прежде, чем он попадёт в Туннело ^[16].

Медведь придвинулся ближе, почти навис над нечаянной жертвой. Рычание его перешло в утробное ворчание, он шумно дышал, принюхиваясь. Пойко заглянул в его разверстую пасть с большими, тронутыми желтизной зубами, с оттопыренной верхней губой, ещё раз ужаснулся и зажмурился, затаив дыхание. Он ждал последнего рывка зверя…

Горловое ворчание хищника смолкло, смрадное дыхание стало ближе. «Ну же, ну! — ожидание становилось невыносимым. Если уж суждено погибнуть, так пускай это произойдёт быстрее. — Скорее!»

Дыхание зверя отодвинулось, и Пойкко подумал, что медведь готовится к броску. Мальчик зашептал слова заученной молитвы, обращённые к всесильному божеству, дарующему жизнь. Вот и всё…

Мгновения растягивались, превращаясь в вечность. Да что же это?! Он лежал, не шевелясь, уже простившийся со всем, что было дорого. Мать, братья и сестрёнки, исавори. Лица родных промелькнули и ушли.

Он услышал какой-то шорох и стиснул зубы. Невольные слёзы покатились по его щекам. Мгновение, ещё мгновение, ещё… Чего же он медлит?

Потом уже в отдалении он услышал шорох. Негромкое ры чание тоже показалось далёким. Он осторожно разомкнул веки и увидел, что медведь на ходится от него в трёх десятках шагов и продолжает удаляться в сторону покинутого ими с исавори стойбища. Зверь ещё порыкивал, но с каждым разом рык его становился всё глуше. Пойкко дождался, пока хищник скроется за деревьями, заслоняющими тропу, и сел, подобрав ноги. В руке он почувствовал что-то мокрое. Глянув на руку, он обнаружил, что пальцы сжимают пучок травы суссо, которую он искал, что едва не обернулось для него смертью. Он ещё долго не мог прийти в себя. Из глаз текли немые слёзы. Спину сотрясала крупная дрожь.

Исавори поджидал его на тропе. Лицо его было серьёзным и несколько злым. Но Пойкко не чувствовал страха и даже робости. Он лишь опустил голову и ускорил шаги. Поравнявшись с Каукиварри, мальчик выставил перед собой кулак с зажатой в посиневших пальцах травой суссо.

— Вот, нашёл, — сказал он, избегая взгляда исавори.

Старик пристально осмотрел его перепачканную грязью одежду, покрасневшие и отёкшие веки и оставил слова негодования и порицания при себе. Проживший долгую жизнь Каукиварри догадался, что с его внуком стряслось что-то из ряда вон выходящее. Но видя, что Пойкко пока не готов открыться, расспрашивать его не стал. Сам расскажет, решил он и кивнул на тропу, предлагая продолжить путь. Внук протянул ему траву, подобрал брошенные под елью вещи и вернулся к старику. Тот молча отвернулся и, опираясь о копьё, неспешно зашагал по скользкой тропе, сильно припадая на раненую ногу.

До покосившейся жердяной огорожи тайко-сья дотащились лишь к вечеру. Исавори едва переставлял ноги, испытывая сильную боль, которую мужественно переносил, ни разу не пожаловавшись. Время от времени он молча останавливался и опускался на землю. Смазывал кровоточащую рану кашицей из жёваных листьев суссо и некоторое время сидел, дожидаясь, когда поутихнет боль. Затем Пойкко помогал деду подняться, и они шли дальше.

Святилище находилось чуть в стороне от основной тропы, на острове, посреди заросшей кочкарником болотинки. Здесь громоздились, вознося ввысь могучие стволы и ветви, старые кедры-великаны. Вся роща была обнесена прозрачной изгородью со светящимися проранами в местах, где жерди подгнили и упали в траву. Вход в священное место ограничивали два перевёрнутых корнями кверху ствола в полтора человеческих роста высотой. Проход между ними закрывала заслонка из переплетённых еловых ветвей. На жердях изгороди, тех что повыше, скалились черепа многочисленных оленей, лошадей, лосей и иной живности, приносимой в качестве даров к тайко-сья просителями. Возле входа виднелось несколько очажных ям, где готовилось жертвенное угощение во время родовых церемоний. Вдоль изгороди, ближе к деревьям, располагалось с десяток корьевых кувасов, в которых останавливались те, кто приходил к святилищу в поисках утешения или чтобы требовать что-нибудь у всесильных обитателей тайко-сья. Сквозь жердник, за городьбой виднелось ещё несколько хижин, в которых обычно, как шепотом объяснил Каукиварри внуку, жили те, кто приходил поститься. На древесных стволах, обступавших святилище, были вытесаны лики хёнки и развешаны большие и малые деревянные куклы, обмотанные лоскутками кожи и связками ожерелий.

Исавори велел отодвинуть заслонку от входа. Пойкко легко сдвинул в сторону нетяжёлый плетёный щит и пропустил измученного болью Каукиварри в узкий проход. Сам последовал за ним.

Внутри огорожи они увидели конус крытой корой кровли полуземлянки — обиталища покровителей рода Сууто. Вся земля вокруг была тщательно очищена от палых веток и тра вя ного сухостоя — только зелень лохматых кочек и мша ни ка. Возле кувасов, располагавшихся по правую ру ку от входа на священную землю тайко-сья, лежали аккуратно уложенные дрова. Сами хижины смотрелись ухоженными и прибранными. Над входом в каждую белели завитушки бересты, испещрённые чудодейственными знака ми. Полы, проглядывавшие сквозь неприкрытые проёмы, были застланы циновками, плетёными из ивовой коры. У каждого куваса стояли деревянные болванчики, выкрашенные в красный цвет. На утоптанной площадке перед хижинами было выкопано несколько очажных ям — вычищенные, они зияли чёрными дырами.

Пойкко с любопытством осматривался по сторонам. Исавори же, ни к чему не проявляя интереса, повернул к кувасам, торопясь скорее присесть и заняться раной. Он проковылял вдоль ряда островерхих хижин и остановился возле одной из них. Рукой поманил к себе Пойкко.

— Кто-то живёт здесь, — сказал он подошедшему внуку и указал на расставленные у стены куваса берестяные миски и короба.

На жердине, воткнутой в землю позади хижины, висела новая, украшенная затейливым орнаментом кожаная рубаха. Пойкко присел на корточки и заглянул внутрь куваса. Когда глаза его пообвыкли к затаившейся под сводами полутьме, он различил устроенное у дальней стены ложе их шкур, какие-то тюки, плетёные корзины, короба, развешанные вдоль стен мешки. Над изголовьем постели висела облачённая в миниатюрную одежду кукла хранителя. На циновке возле ложа лежал разверстый мешок с обитыми камнями, на полу вокруг него валялась россыпь мелких отщепов и сколов — следы недавних трудов неведомого мастера.