Вирус либерализма. Перманентная война и американизация мира - Самир Амин Страница 9

Теперь же, буквально в одночасье, все изменилось с точностью до наоборот. Отныне все твердят о том, как они озабочены демократией, а подкрепленные многочисленными свидетельствами заявления о переходе к демократическим нормам стали необходимым условием для обращения за помощью к демократиям богатым. Эту риторику трудно воспринимать всерьез, поскольку известно, что на практике принцип двойных стандартов, применяемый с полным цинизмом посредством откровенных и простейших манипуляций, выдает действительные приоритеты и совершенно иные, неназванные цели.

Демократия — современная концепция в том смысле, что она определяет саму современность и понимается как принятие принципа, что люди по отдельности и сообща — то есть социально — сами в ответе за свою историю. Но чтобы сформулировать эту концепцию, необходимо освободиться от отчужденности, которая характерна предшествовавшим капитализму формам власти, будь они изложены религиозными понятиями или облечены в другие «традиционные» формы. В любом случае они воспринимаются как вечные общеисторические данности. Рассматриваемая современность появилась вместе с капитализмом, а порождаемая им демократия сохраняет все ограничения капитализма. Ее исторические буржуазные формы, единственные из известных и действующие по сей день, являются лишь одним из этапов. Ни современность, ни демократия не исчерпали потенциала своего развития. Современность и сопутствующая ей демократия не являются стабильными состояниями, они всегда, по сути, представляют собой незавершенный процесс. Именно поэтому предпочтительнее говорить о демократизации, подчеркивая таким образом динамический аспект этого процесса, чем о демократии, тем самым подтверждая иллюзию, будто демократию можно выразить формулой.

С начала эпохи Просвещения буржуазная общественная мысль основывалась на разделении общественной жизни на две разные сферы — экономическую и политическую и выделении затем специфических принципов, являющихся выражением различных требований «Разума» к каждой из этих сфер.

В этом смысле демократия воспринимается как разумный принцип добротного политического управления. Поскольку мужчины (в то время это никогда не относилось к женщинам), а точнее, некоторые мужчины (достаточно обеспеченные и образованные) — разумны, они должны нести ответственность за издание законов, по которым они хотят жить, а также назначать (путем выборов) тех, кто будет ответственен за их исполнение. С другой стороны, экономическая жизнь управляется другими принципами, которые также представляют собой выражения требований «Разума» (рассматриваемого в качестве синонима человеческой натуры), такими как частная собственность, право заключать договоры, конкуренция на рынках. Здесь можно выделить группу принципов, характерных для капитализма, которые сами по себе никакого отношения к принципам демократии не имеют. Это тем более очевидно, если эти принципы подразумевают равенство не только мужчин, но и женщин, а также людей всех цветов кожи (памятуя, что американская демократия пренебрегала рабами до 1865 года и отказывала в элементарных гражданских правах их потомкам до 1960 года), обладателей собственности и тех, у кого она отсутствует (учитывая, что частная собственность имеет место быть, только если она эксклюзивна и существуют те, кто не обладает собственностью).

С самого начала разделение экономических и политических аспектов ставит вопрос о том, в каком отношении между собой находятся конкретные логики, управляющие экономической и политической жизнью, сходятся они или расходятся. Самоочевидный постулат в основе модного ныне дискурса утверждает, что между этими двумя аспектами конвергенция существует. Демократия и рынок порождают друг друга — демократии необходим рынок, и наоборот. Это совершенно ошибочное предположение, которое противоречит реальной истории.

Мыслители Просвещения были более требовательны, чем наши вульгарные современники. Они ставили двойной вопрос — почему они сходятся и при каких условиях? Ответ на первый вопрос был подсказан концепцией «Разума» — превозносимого повсеместно общего знаменателя методов руководства. Если люди разумны, следовательно, результаты их политических выборов обязательно согласовываются с результатами, которые, со своей стороны, порождает рынок. Очевидно, что для этого должно выполняться определенное условие, а именно: осуществление демократических прав сохраняется только за теми, кто наделен разумом, то есть за определенными мужами, но не женщинами (которые, как хорошо известно, слишком эмоциональны и неразумны), не рабами, не бедными и обнищавшими (пролетариатом), которые всего лишь следуют своим инстинктам. В согласии с этим образом мышления демократия обязательно должна быть ограничена, предназначена для тех, кто является и гражданами, и владельцами собственности. Поэтому можно без труда понять, почему кандидатуры на выборах всегда или почти всегда соответствуют интересам капиталистов. Однако в то же время политика, сливаясь с экономикой, теряет свою автономность, если не подчиняется ей. Экономическое отчуждение в данном случае явно служит тому, чтобы скрыть утрату политикой своей автономности.

Дальнейшее распространение демократических прав на других, не только граж-дан-бизнесменов, не было ни спонтанным продуктом капиталистического развития, ни требованием такового. Как раз напротив, распространение этих прав было постепенно завоевано жертвами системы — рабочим классом, а позднее женщинами. Это результат борьбы против системы.

В силу обстоятельств распространение прав могло выявлять возможные противоречия между волей большинства — жертв эксплуатации системой, выраженной в демократическом выборе, и судьбой, уготованной для них рынком. Система рискует стать нестабильной и даже взрывоопасной. Как минимум существует риск и вероятность того, что сам рынок станет ареной выражения интересов, которые не соответствуют приоритетам экономики максимальной рентабельности капитала. Другими словами, для одних (представителей капитала) существует риск, а для других (рабочие-граждане) — возможность того, что рынок будет регулироваться чуждыми развитию его узкой и однобокой логики методами. Такая возможность действительно существовала — при определенных условиях, например в послевоенном государстве благосостояния.

Но это не единственная возможность замаскировать разрыв между демократией и рынком. Когда при конкретных исторических обстоятельствах фрагментированное движение социальной критики ослабляется из-за того, что никто не в состоянии предложить альтернатив господствующей идеологии, демократия может лишиться всех тех элементов, которые способны наложить на рынок ограничения или являются потенциально для него опасными. И она превращается в «демократию низкой интенсивности». Вы можете голосовать за кого угодно: за белых, синих, зеленых, розовых или красных. В любом случае эффект будет нулевым. Ваша судьба решается в другом месте, за пределами парламента — на рынке. Подчиненность демократии рынку (а не их сближение) отражается и в политическом жаргоне. Ротация тех, кто заседает в правительстве (но не тех, кто правит на самом деле), обязанных всегда делать одно и то же, то есть повиноваться рынку, заменила ясный выбор между различными социальными вариантами и перспективами. И все, что было сказано и написано о превращении гражданского и классового сознания в политический комедийный спектакль и в товарное потребление, может быть сведено к этому размежеванию политики и экономики.