Сталин. Путь к диктатуре - Абдурахман Авторханов Страница 9

Свою речь Сорокин кончил неожиданным предложением: 1) просить ЦК предложить товарищу Бухарину выступить в печати с изложением своих взглядов на текущую политику партии, 2) просить ЦК при отказе Бухарина выполнить это требование поставить вопрос об исключении его из Политбюро.

* * *

Едва Сорокин закончил свою речь, как в зале раздались бурные протесты.

— «Перегибщик», «хирург», «мясник», «троцкист», — кричали в зале.

Даже Мехлис, уже тогда опытный в интригах во внутрипартийных делах, явно растерялся от такого неожиданного конца речи Сорокина.

Председательствующий Юдин вместо того, чтобы ухватиться за радикальное предложение Сорокина, бесцветно говорил о заслугах Бухарина.

Всегда беспринципный, но хитрейший из приспособленцев Митин, полностью соглашаясь с оценкой Сорокина ошибок Бухарина, назвал предложение об исключении Бухарина из Политбюро «троцкистским» «на данном этапе дискуссии». Мало ориентированный Луппол, проректор ИКП по учебной части, квалифицировал выступление Сорокина как «катастрофическое». Константинов, Леонтьев, Федосеев и Гладков доказывали, что выступление Сорокина безответственное и вредное. Но Сорокин достиг своей цели — разброда среди сталинцев. Из преподавателей ИКП помню речи Варги и Стэна (Митин тогда не допускался к преподаванию в ИКП, он был преподавателем нижестоящей Академии Коммунистического воспитания им. Крупской).

Варга в монотонной, грамматически безупречной, но с сильным венгерским акцентом речи прочел целый реферат о теории кризисов Маркса, который, кажется, не имел никакого отношения к обсуждаемой теме. Стэн, высокий, стройный мужчина с рыжей шевелюрой, как и Юдин, сильнейший оратор и неотразимый диалектик в теоретических дебатах, повернул внимание собрания к докладу Мехлиса.

— Когда люди, которые еще вчера были не только первыми учениками Бухарина, но и его личными оруженосцами, подобно Мехлису, начинают нам говорить о грехопадении своего учителя, не вскрывая при этом причин своей ему измены, они производят всегда мерзкое впечатление. Если теоретическая пустота у подобных людей компенсируется их безошибочным политическим чутьем конъюнктурщиков, это, однако, не свидетельствует об их моральной чистоте. Все вы знаете, знаю и я, что буквально до этих дней Мехлис и Стецкий клялись в этих стенах кстати и некстати именем Бухарина больше, чем именем Ленина. Что же касается лично Мехлиса, то для него Ленин как теоретический авторитет вообще не существовал. Богом Мехлиса был и оставался всегда один Бухарин. Сегодня Мехлис сделал поворот на 180 градусов, но тогда позволительно спросить и его — в чем же тайна вашей столь мудрейшей «трансцендентальной апперцепции»? Слов нет, Бухарин — грешник, мы об этом писали и говорили еще тогда, когда (простите за нефилософское выражение) вы ему лизали пятки, но скажите — чьи пятки вам пришлись по вкусу сегодня? Природа не любит обижать слабых, она наделила хамелеона всеми цветами радуги, ежа — колючками, черепаху — панцирем, но бодливой корове она не дала рог. Если вы хотите, чтобы мы поверили вашему детскому лепету об ошибках Бухарина, то начните с истории собственного хамелеонства в партии и ренегатства в группе Бухарина.

* * *

Во все время речи Стэна Мехлис то беспокойно двигался на стуле, то нервно ерошил волосы. Когда Юдин спросил, есть ли еще желающие выступить, то Сорокин встал и попросил проголосовать его предложение и тем закончить обсуждение вопроса. Из зала раздались вновь протесты против предложений Сорокина. Кто-то потребовал дать слово Мехлису для объяснения по поводу выступлений Сорокина и Стэна.

Мехлис попросил сделать перерыв до завтра, но собрание не согласилось. Тогда Мехлис отказался от слова, что вызвало переполох в зале.

— Слабо, слабо, значит, — начали кричать из зала.

— Он должен консультироваться у новых пяток, — раздался новый голос.

Совершенно растерянный Юдин не знал, что ему делать, а между тем страсти все больше и больше разгорались. Тогда кто-то внес новое предложение: «Ввиду отказа товарища Мехлиса от заключительного слова, собрание переходит к голосованию предложений товарища Сорокина». Юдин вопрошающе посмотрел на Мехлиса, но Мехлис и без Юдина догадывался, что уже одно голосование такого предложения означало бы для него политическую смерть в глазах ЦК. Его не страшила речь Стэна, на нее он мог, если не убедительно, то во всяком случае весьма ловко ответить, но предложения Сорокина шли дальше его полномочий на данном собрании: «просить ЦК исключить Бухарина из Политбюро», но и выступать против такого возможного решения собрания он не имел достаточно мужества.

Однако, руководствуясь мудрой формулой тех дней — «лучше перегибать, чем недогибать»— Мехлис, вероятно, единственный раз в своей жизни пошел на риск. Он выступил. Юдин облегченно вздохнул, а в зале вновь водворилась напряженная тишина.

Мехлис, разумеется, весь свой огонь и гнев разрядил на Стэне. «Я, — говорил он, — был и учеником Бухарина и, быть может, и его оруженосцем, когда это оружие метко било по троцкистам, но я его бросил, как только оно заржавело, а вы, Стэн, подобрали его в тот момент, когда оно явно целит в сердце партии. Партии вам не взорвать подобным оружием, но оно может взорваться на вашу собственную голову». В отношении Сорокина Мехлис назвал речь его демагогической, непонятной в той части, в которой Сорокин требовал открытого выступления Бухарина. Но неожиданно и для собрания и, как потом я убедился, для самого Сорокина, по поводу второго предложения последнего Мехлис заявил:

— Я целиком и полностью присоединяюсь к предложению товарища Сорокина поставить вопрос о пребывании Бухарина в Политбюро ЦК партии!

В зале опять поднялся невероятный кавардак:

— Мы не судьи членам Политбюро!

— Здесь не заседание ЦКК!

— Это против завещания Ленина!

— Бухарин — не Сорокин, не Мехлис, а вождь партии!

Трудно себе представить, чем бы все это кончилось, если бы упорно молчавший до сих пор Покровский не прибег к своему испытанному средству:

— Товарищи, объявляю перерыв до завтра, так как через несколько минут будет моя общекурсовая лекция «Троцкизм и русский исторический процесс» (по этой части все были единодушны).

Нам, конечно, было не до лекции, но Покровский как ректор спешил спасти лицо Института. Юдин и Мехлис были спасены, спасен был и Институт…

* * *

ЦК упорно, последовательно и методически продолжал свою линию по разоблачению или, вернее, по созданию «правого оппортунизма» в партии. В первое время резко подчеркивалось, что речь идет не о конкретных лицах в ЦК, МК и на местах, а об идеологии, которая существует и в партии, и в стране. Вся устная и уже начинавшаяся печатная пропаганда била в эту точку. Цель такой пустой, беспредметной, безымянной пропаганды не была ясна партийному середняку, не говоря уже о рядовом обывателе. Многие, даже у нас в Институте, недоуменно спрашивали себя и друг друга — если нет правых оппортунистов в ЦК и в партии, то откуда же появился этот вредный правый оппортунизм? Не вернее ли будет сказать, что у определенной группы лиц в ЦК появилась мания преследования, пугающая воображаемыми правыми, или политическая галлюцинация «правого оппортунизма»? Но аппарат ЦК был неумолим. «Левая опасность — пройденный этап, но существует другая, теперь уже главная опасность для партии — правая опасность. Весь огонь и весь гнев партии и народа — против правого оппортунизма», — так начинались и кончались закрытые письма Секретариата ЦК к партийным организациям на протяжении всего 1928 года.