Некто Гитлер: Политика преступления - Себастьян Хафнер Страница 9

Ему недоставало еще кое-чего, о чем мы кратко упомянули, прежде чем подошли к тому, что в жизни Гитлера действительно заслуживает внимательного рассмотрения. У Гитлера не было никакого развития и созревания характера, не было развития его личностной субстанции. Его характер сформировался – лучше сказать, застыл – очень рано и оставался удивительнейшим образом одним и тем же: ничего не впитывающим, не меняющимся. Не гибкий, не восприимчивый, абсолютно не воспринимающий мир характер. В нем отсутствовали все мягкие, добрые, примирительные черты; разве что боязнь близких контактов, которая иногда казалась застенчивостью, может считаться чем-то похожим на человеческую мягкость. Положительные черты этого характера – сила воли, отвага, храбрость, стойкость – располагаются на «жесткой» стороне. Отрицательные черты такого характера очевидны: беспощадность, мстительность, коварство и жестокость. К этому прибавляется – да, пожалуй, это-то и надо упомянуть в самом начале – тотальная неспособность к самокритике. Гитлер с первых дней своей сознательной жизни очень высоко ставил самого себя, с первых до последних дней своей жизни был склонен к сильной переоценке собственной личности. Сталин и Мао холодно и расчетливо использовали культ личности как политическое средство, но никогда не давали этому культу затуманить себе головы. Гитлер был не просто объектом культа личности Гитлера, он был самым первым, самым верным и самым пылким исповедником этого культа.

На этом достаточно о персоне Гитлера и его бесплодной персональной биографии. Перейдем к его политической жизни, той, что заслуживает внимания, той, где хватало и развития, и роста. Она началась задолго до его выхода на политическую арену и разбивается на семь шагов, или скорее прыжков:

1. Ранняя концентрация на политике, которая оказывается заменой жизни.

2. Первая (пока еще частная) политическая акция: эмиграция из Австрии в Германию.

3. Решение стать политиком.

4. Открытие в себе гипнотического дара оратора перед массами людей на митингах.

5. Решение стать вождем.

6. Решение связать свои политические планы со своей личной (даже биологической) жизнью. (Одновременно это стало решением начать войну.)

7. Решение покончить жизнь самоубийством.

Оба последних решения отличаются от всех предыдущих тем, что были приняты абсолютно единолично. Во всех остальных решениях субъективная и объективная составляющие неразрывны. Это были решения Гитлера, но в этот момент в Гитлере или через Гитлера каждый раз действовал дух времени или настроения времени, будто ветер, наполняющий паруса корабля.

Даже пробудившийся страстный политический интерес восемнадцатилетнего юноши, только что потерпевшего поражение в осуществлении честолюбивых планов на ниве искусства и переключившего свое честолюбие на иную сферу, соответствовал духу времени, или скорее фонтанировал из духа времени.

Европа кануна Первой мировой войны была намного более политизирована, чем сегодняшняя Европа. То была Европа империалистических сверхдержав – непрекращающейся конкуренции, постоянной позиционной борьбы, постоянной готовности к войне; это захватывало всех и каждого. Но то была также Европа классовых битв, обещанной и пугающей красной революции; это тоже захватывало. Так или иначе, но тогда за любым буржуазным семейным столом, в любой пролетарской пивной политизированы были абсолютно все. Частная жизнь – не только рабочего, но и буржуа – была тогда куда у́же и беднее, чем сейчас. Но зато в вечерние часы каждый становился львом или орлом своей отчизны, знаменосцем своего класса в грядущей битве за великое будущее. Гитлер, которому заняться было нечем, целыми днями пребывал и львом, и орлом, и знаменосцем. Политика стала тогда до известной степени заменой жизни чуть ли не для всех; но Гитлеру она заменила жизнь полностью.

Национализм и социализм были в то время самыми мощными, двигающими массы лозунгами. Какую взрывную силу можно высвободить, если удастся каким-то образом эти лозунги соединить! То, что такая мысль приходила в голову молодому Гитлеру, возможно, но совсем не обязательно. Позднее он писал, что в 1910 году, в Вене, уже двадцатилетним, заложил «гранитный фундамент» своего политического мировоззрения, но то, что это политическое мировоззрение тогда могло по праву носить название «национал-социализм», – сомнительно. Фундамент мировоззрения Гитлера, краеугольный камень этого фундамента, заложенный еще в венское время, – это соединение не национализма и социализма, а национализма и антисемитизма. Причем кажется, что антисемитизм был в этой паре ведущим и первым. С самого начала Гитлер носил антисемитизм, будто горб, будто врожденное увечье. Но и национализм совершенно определенного, народническо-великогерманского толка, без сомнения, берет начало в тех венских временах. Социализм, скорее всего, был позднейшей добавкой.

Гитлеровский антисемитизм явно восточноевропейского происхождения. В Западной Европе, да и в самой Германии на переломе столетий, антисемитизм отмирал, ассимиляция и интеграция евреев приветствовалась и шла полным ходом ^[26]. Но в Восточной и Юго-Восточной Европе, где евреи волей-неволей жили отдельным народом среди чужих народов, антисемитизм был смертоносным, направленным не на ассимиляцию и интеграцию, но на устранение и уничтожение. В Вене, в чьем третьем округе, по словам Меттерниха, начинаются Балканы, этот смертоносный, не оставляющий евреям никакого выхода антисемитизм был особенно силен, он заразил и молодого Гитлера. Мы не знаем, как это произошло. Никакого личного неприятного опыта общения с евреями у него не было, он и сам ни о чем подобном не пишет. Судя по «Моей борьбе», ему было достаточно ощущения, что евреи – другие, отсюда следовал вывод: «Раз они другие, они должны быть уничтожены». Как Гитлер подвел под этот вывод рациональную базу, мы расскажем в другой главе, а как приступил к практическому осуществлению этого вывода, еще в одной. Для начала заметим только, что смертоносный антисемитизм восточноевропейского толка глубоко и прочно вгрызся в молодого человека, не без печальных практических последствий для его собственной темной, невежественной жизни.

Другой составляющей его политического мировоззрения был великогерманский национализм, тоже продукт венских лет. Этот национализм привел Гитлера к первому политическому шагу – решению эмигрировать из Австрии в Германию.

Молодой Гитлер был австрийцем, который чувствовал себя не австрийцем, но немцем, не просто немцем, а немцем, несправедливо оторванным от Германской империи и брошенным на произвол судьбы. В этом он был един со многими австрийскими немцами того времени. Австрийские немцы мечтали с Германией за спиной владеть своей многонациональной империей и накладывать на нее свой, немецкий, отпечаток. С 1866 года они были исключены из германского мира, стали всего лишь одним из народов в своем собственном государстве, бессильные против пробуждающегося национализма многочисленных «австрийцев поневоле», обреченные на господство (теперь уже разделяемое с венграми), которому их влияние и численность более не соответствовали.