Против выборов - Давид Ван Рейбрук Страница 8

При ближайшем рассмотрении движений «Захвати Уоллстрит» и «Индигнадос» бросается в глаза их ярый антипарламентаризм. Our representatives aren’t representing us^[27], говорили в Нью-Йорке. В Мадриде кто-то это выразил так:

«У нас в Испании бóльшая часть политического класса даже не слушает нас. Политики должны бы прислушаться к нам и дать возможность самим гражданам напрямую участвовать в политике, чтобы в нее было вовлечено все общество, а пока они на наш счет только богатеют и учитывают лишь интересы крупного капитала»^{37}.

Движения «Захвати Уолл-стрит» и «Индигнадос» любят всякие прилагательные: новая демократия, deep democracy^[28], горизонтальная, прямая, партиципативная, consensus-driven^[29] – короче говоря, true democracy^[30]. По их мнению, парламенты и партии уже отжили свое. Конфликту они противопоставляют консенсус, голосованию – обсуждение, театральным перебранкам – возможность быть услышанным с уважением. Они отказываются от лидеров, у них нет конкретных требований, они с недоверием относятся к протянутой руке уже существующих движений. Когда «Индигнадос» шли по улицам Брюсселя, они не хотели видеть ни флаги политических партий, ни даже представителей профсоюзов. Все это – часть системы: вот позиция протестующих.

В последний раз такой ярый антипарламентаризм в Европе мы видели в межвоенный период. Тогда многим представлялось, что и Первая мировая война, и кризис двадцатых годов – это уродливые последствия буржуазной демократии XIX века, и против парламентской системы гневно выступали три вождя: Ленин, Муссолини и Гитлер. Сейчас часто забывают об этом, но и фашизм, и коммунизм изначально были попытками вдохнуть жизнь в демократию: упразднение парламента позволяла народу стать единым целым с вождем (фашизм) или же напрямую управлять самому (коммунизм). Фашизм быстро выродился в тоталитаризм, но коммунизм еще долгое время искал новые формы коллективных обсуждений. Стоит еще раз смести пыль с Ленина. В своей знаменитой работе «Государство и революция», написанной в 1917 году, он выступает за отмену парламентаризма. «В парламентах только болтают со специальной целью надувать „простонародье“». Он выразил воззрения Маркса на процесс выборов в такой сентенции, которая была бы вполне уместна в Нью-Йорке или Мадриде: «Раз в несколько лет решать, какой член господствующего класса будет подавлять, раздавливать народ в парламенте, – вот в чем настоящая суть буржуазного парламентаризма». На создание собственной альтернативы его вдохновила Парижская коммуна 1871 года (отсюда даже сам термин «коммунизм»):

«Продажный и прогнивший парламентаризм буржуазного общества Коммуна заменяет учреждениями, в коих свобода суждения и обсуждения не вырождается в обман. ‹…› Представительные учреждения остаются, но парламентаризма, как особой системы, как разделения труда законодательного и исполнительного, как привилегированного положения для депутатов, здесь нет»^{38}.

Страшно даже не то, что некоторые сторонники движения «Захвати Уолл-стрит» сравнивали события в Зукотти-парке с Парижской коммуной: даже лучшие из нас порой впадают в пафос^{39}. Но что движение, с таким гневом выступающее против парламентской системы, не знает истории и отказывается рассматривать приемлемые альтернативы, – это признак не только слабости со стратегической точки зрения, но и крайнего безрассудства. Действительно ли они стремились ниспровергнуть существующее устройство? И каким стало бы наше будущее? Какие были бы гарантии равенства и свободы? Как можно было бы избежать катастрофических ошибок? Недостаточно быть только классными и нестандартными, когда речь идет о таких серьезных вещах, как изменение концепции совещательной модели. Крупный французский теоретик демократии Пьер Розанваллон не зря предупреждал: «Когда пытаются усилить демократию, она может обратиться против себя и превратиться в тоталитаризм, как произошло в Советском Союзе»^{40}.

Когда словенский философ Славой Жижек выступал в Нью-Йорке перед участниками движения «Захвати Уолл-стрит», он просил их не очаровываться самими собой. К сожалению, это все-таки произошло. Американский журналист Томас Франк описывает в своем обличительном эссе, как движение пристрастилось к культу партиципативности, «прямой демократии», и как средство превратилось в самоцель:

«Активным кругам, конечно, полезно создавать культуру демократического движения, но это всего лишь отправная точка. Движение „Захвати Уолл-стрит“ так и не пошло дальше. Оно, в отличие от популистов, не призывало к созданию субказначейской системы. Оно не возглавило какую-нибудь стачку (настоящую) или сидячую забастовку, не заблокировало какой-нибудь вербовочный центр, не захватило кабинет кого-нибудь из университетских деканов. По сравнению с ним гласные споры IWW^[31] столетней давности кажутся выдержанными в совершенно прусском духе. Наивысшей точкой для последователей движения была горизонтальная культура. „The process is the message“^[32], – хором пели протестующие»^{41}.

Нидерландский социолог Виллем Схинкел добавляет: «В некотором смысле „Захвати Уолл-стрит“ – симуляция идеологического сопротивления. На первом месте у них стремление к контридеологии, а сама контр-идеология отодвинута в сторону»^{42}.

«Оккупаи» скорее обозначили болезнь, нежели предложили лечение. Они поставили верный диагноз, но выдвинули слабую альтернативу. Для самих участников «генеральных ассамблей» это, несомненно, очень интересный и важный опыт. Осознание того, что ты являешься членом сообщества, проводящего совещания спокойно и по-взрослому, может давать невероятно сильные ощущения. Взрастить в себе гражданскую добродетель непросто всегда, но особенно во времена, когда и парламент, и СМИ подают плохой пример. К сожалению, никто не знает, как стимулировать этот процесс у правящего класса, имеющего возможность что-то менять. Стефан Эссель, французский дипломат и бывший член Сопротивления, написавший памфлет «Indignez-vous»^[33], от которого образовано название Indignados, неоднократно подчеркивал, что одного возмущения без вовлеченности недостаточно и что нужно пытаться влиять на правительство: «Во власть нужно вовлекаться не по краям, а в самом ее центре»^{43}.