Темная харизма Адольфа Гитлера. Ведущий миллионы в пропасть - Лоуренс Рис Страница 8

Гансу Франку было всего лишь 19 лет, когда он впервые услышал выступление Гитлера — и, пожалуй, не стоит удивляться тому, что этот впечатлительный юноша был так взволнован подобными речами, прозвучавшими в столь безрадостные для Германии времена. Значительно сложнее объяснить, почему Герман Геринг, ветеран воздушных сил со множеством наград, командир элитной эскадрильи Рихтгофена во время Первой мировой войны, поверил и подчинился Гитлеру, бывшему солдату, после того, как впервые встретился с ним осенью 1922 года.

Герингу было почти 30 лет, и на момент встречи с Гитлером он был человеком, который привык сам производить впечатление. Будучи одним из пионеров немецкой авиации, он совершил немало подвигов, за что был награжден не только Железным крестом, но и множеством других знаков отличия, среди которых — орден Pour Le Mérite, одна из высших наград в Германской империи. Он был возмущен заключением перемирия 11 ноября 1918 года, и всего через восемь дней после этого сказал своей эскадрилье: «Начинается новая борьба за свободу, принципы и мораль. У нас впереди длинный и тяжелый путь, но с нами — правда. Мы должны гордиться тем, что нам предстоит сделать. Мы должны думать об этом. Наше время еще придет»‹15›.

Осенью 1922 года Геринг вернулся в Германию из Скан-динавии, где он сначала работал летчиком на авиационных шоу, а затем — в гражданской авиации, пилотом шведской авиакомпании Svensk-Lufttrafik. В феврале 1922 года он женился на недавно разведенной баронессе Карин фон Канцов. Параллельно приступил к изучению политических наук в Мюнхенском университете. Геринг был опытным и настойчивым человеком, вызывавшим у окружающих огромное доверие. Однако Адольф Гитлер покорил его при первой же встрече. «Однажды воскресным днем, в октябре или ноябре 1922 года, я отправился посмотреть на демонстрацию, — рассказывал Геринг во время Нюрнбергского трибунала в ноябре 1946 года. — В конце пригласили выступить Гитлера. Я уже слышал это имя мельком и хотел его послушать. Он отказался выступать, и по чистой случайности я стоял рядом и услышал причины его отказа… Он считал бессмысленным начинать акцию протеста, не имея серьезного перевеса на своей стороне. Это произвело на меня глубокое впечатление. Я был того же мнения»‹16›.

Заинтригованный, Геринг спустя несколько дней еще раз отправился послушать Гитлера. «Он говорил о Версальском договоре. Он сказал, что… протест может быть удачным только в том случае, если за ним стоит сила, которая придает ему вес. Каждое слово его речи соответствовало моим внутренним убеждениям». В результате Геринг начал искать личной встречи с Гитлером. «Я просто хотел поговорить с ним и узнать, могу ли я как-нибудь помочь. Он сразу принял меня, и как только я представился, сказал, что само провидение свело нас вместе. Мы говорили о тех вещах, которые были близки нашим сердцам — о поражении нашего отечества… о Версале. Я тогда сказал, что я — в его полном распоряжении и готов сделать все для достижения наиболее важной, на мой взгляд, цели: борьбы против решений Версальского мирного договора».

По словам Геринга, Гитлеру не понадобилось его ни в чем убеждать — их мнение по поводу проблем Германии полностью совпадало. Этот эпизод приоткрывает природу харизмы Гитлера тех лет. Он предложил Герингу, как и многим другим, глубокое чувство убежденности в том, что их взгляды на мир верны‹17›.

Гитлер обладал еще одним качеством, которое выделяло его во время выступлений — чувством абсолютной уверенности в себе. Выводы Гитлера не оставляли места для сомнений. Он никогда не появлялся на людях, не выбрав предварительно окончательного и непоколебимого решения. Подобную технику он использовал в своих монологах на протяжении многих лет. К примеру, он читал книгу, а затем громко заявлял, какие «правильные» выводы из нее следует извлечь. «Его не интересовали ни „другие мнения“, ни обсуждение этой книги», — говорил Август Кубичек‹18›.

Гитлер также был мастером разделять все на свете на однозначное «или — или». Пользуясь этим приемом, он наглядно объяснял: уничтожен будет или враг (под которым чаще всего подразумевались «евреи»), или все остальные. В его представлении мир делился исключительно на черное и белое. Жизнь рисовалась постоянной борьбой, и не участвовать в ней было невозможно. «Они [люди, которые не принимают активного участия в политике] еще не поняли, на примере советской модели, что не обязательно быть врагом еврея, для того, чтобы оказаться на эшафоте, — говорил он в апреле 1922 года. — Они не понимают, что для того, чтобы обеспечить себе место на эшафоте, достаточно иметь голову на плечах и не быть евреем»‹19›.

По мнению ранних сторонников Гитлера, он обладал безусловной «харизмой». Следует, однако, заметить, что эти сторонники были заранее предрасположены разглядеть в нем подобную «харизму» в силу своих личных и политических взглядов‹20›. «Едва ли стоит спрашивать, с помощью какого искусства он завоевывал массы, — писал Конрад Гейден, который много раз слушал выступления Гитлера. — Своими словами он озвучивал каждодневные мечты народных масс… Его выступления всегда начинались с глубокого пессимизма, шли через радость искупления и заканчивались триумфом. Его доводы часто могли быть опровергнуты разумом. Но они строились на гораздо более могущественной логике — логике подсознания, которую невозможно опровергнуть… Гитлер вложил речь в уста современных ему масс, онемевших от ужаса…»‹21›

Это мнение разделял Отто Штрассер, брат одного из первых лидеров нацистов Грегора Штрассера: «Я могу объяснить это [успех Гитлера в роли оратора] лишь его невероятной интуицией, благодаря которой он безошибочно диагностировал болезни, от которых страдала внимавшая ему аудитория… Он говорил по велению своей души… и быстро превращался в одного из лучших ораторов столетия… Его слова достигали цели как стрелы, он прикасался к каждой ране, высвобождал бессознательное, выражал стремления масс, говорил то, что люди больше всего хотели услышать»‹22›.

К таким же выводам пришел сэр Невил Гендерсон, посол Великобритании в Германии в конце 30-х годов: «Своим успехом в борьбе за власть он [Гитлер] обязан тому, что в его речах отражались подсознательные чаяния слушателей, он умел выразить словами то, к чему его сторонники сами подсознательно тянулись»‹23›.

Если же внутренние стремления тех, кто сталкивался с Гитлером, не были затронуты его словами, тогда эти люди не находили в нем никакой «харизмы» вообще. Например, Йозеф Фельдер, присутствовавший на выступлении Гитлера в пивной «Хофбройхаус» в Мюнхене в начале 1920-х годов, счел его совершенно неубедительным. Будучи сторонником социал-демократической партии, он находил аргументы Гитлера отвратительными. «Я очень внимательно слушал выступление Гитлера и заметил, что его речь построена на сплошной демагогии. Он как будто швырял хлесткие фразы в аудиторию. Его речь частично касалась социал-демократов и их предательства в 1919 году при подписании Версальского мира. Он начал говорить о ноябрьской революции и „ноябрьском унижении“. Затем, разумеется, выдвинул свои доводы против Версальского договора. И наконец, разразился злобными тирадами о том, что во всех мыслимых и немыслимых несчастьях виноваты евреи. Вот тут-то он и подвел антисемитскую базу под свое выступление… Он выдвигал обвинения, которые совершенно не соответствовали действительности. После митинга мы обсуждали его речь всей компанией. И я сказал своему другу: „После подобных высказываний я убедился в том, что такой человек как Гитлер, к счастью, никогда не придет к политической власти“. Все со мной согласились»‹24›.