Северная Корея изнутри. Черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики - Дэниел Тюдор Страница 6

Действительно, экономика Северной Кореи с конца 50‑х до начала 70‑х включительно работала вполне неплохо. Централизованная командно-административная экономика Севера примерно до 1973 г. превосходила госкапиталистическую модель Юга по показателям ВВП на душу населения. Частично этим она обязана историческим обстоятельствам: японские колонизаторы (с 1910 по 1945 г. Корея была колонизирована Японией) занимались индустриализацией в основном северной части полуострова (из-за близости ее к Маньчжурии и Китаю), отведя Югу роль аграрного региона. Таким образом, Север, располагавший гораздо более развитой инфраструктурой, получил, по сравнению с Югом, заметно лучшие стартовые позиции. Вместе с общим энтузиазмом, направленным на восстановление измученной и разделенной нации, это преимущество изначально помогло КНДР активно развивать свою экономику в те ранние годы.

Был и еще один фактор, обеспечивший Северной Корее первоначальный успех, — советская и китайская помощь. В эпоху холодной войны Северной Корее удавалось эффективно эксплуатировать трения между СССР и КНР, играя на их противоречиях. В геополитическом «любовном треугольнике» КНДР аккуратно выуживала преференции у Москвы и Пекина, обратив свою слабость «затертой между китами креветки» в ценный актив. Эта стратегия, эхом которой стала нынешняя способность северокорейского режима балансировать, эксплуатируя противоречия между США и Китаем, гарантировала КНДР стабильный приток помощи, позволяя государству поддерживать приемлемый уровень кормежки, распределявшейся по карточкам. Правда, населению Северной Кореи тогда не сообщали, что продукты на их столах появляются за счет иностранной помощи: правительство позволяло людям верить, что досыта они едят лишь благодаря щедрости Ким Ир Сена ^[1].

Несмотря на широко (очень широко) распространенные тогда ожидания скорого конца режима, КНДР удалось пережить распад СССР в 1991 году. Частично это было обусловлено увеличением китайской помощи, а также тем, что население в целом все еще доверяло режиму ^[2]. Однако сокращение, а потом и полное прекращение советской помощи — вместе с нарастающей неэффективностью госуправления при Ким Чен Ире — поставило систему государственного распределения под угрозу. Объемы пайков постепенно снижались: в частности, решения о снижении размеров пайков принимались в 1987 и 1992 годах. Тем не менее до начала 1990‑х система продолжала, пусть и с перебоями, функционировать, окончательно пойдя вразнос лишь в середине последнего десятилетия ХХ века.

Продовольственная ситуация, однако, была чрезвычайно напряженной уже в начале того десятилетия, а в 1993 году КНДР впервые столкнулась с дефицитом продуктов питания. Серия разрушительных наводнений в 1994 и 1995 годах резко ухудшила положение — в половодьях погибло до 1,5 млн тонн зерна, огромный урон был нанесен и национальной инфраструктуре. Около 85 % электрогенерирующих мощностей КНДР было потеряно. Система государственного распределения едва держалась: между 1994 и 1997 годами основной рацион был урезан с 450 грамм еды в день до жалких 128 грамм. В тот же период система госраспределения превратилась из основного источника продовольствия для большинства населения в ресурс, доступный лишь шести процентам граждан страны.

Результатом стал жестокий голод, терзавший Северную Корею между 1994 и 1998 годами. Он унес жизни от 200 000 до трех миллионов северных корейцев ^[3]. Официальный северокорейский эвфемизм для этой трагедии — «Трудный марш» — отсылает к легендарной военной кампании под руководством самого Ким Ир Сена, бывшего тогда еще молодым партизанским командиром. Грустной иронией выглядит то, что главный провал северокорейского государства — тот, что фактически знаменовал крах социалистической экономической системы, «марш» к которой когда-то возглавил Ким Ир Сен, — теперь рядится в одеяния славного прошлого.

Урон, понесенный страной, был ужасающим. Хуже всего пришлось населению сельских районов, но массовых смертей от недоедания не избежали и горожане. Правительство бросило людей на произвол судьбы, каждый теперь был сам за себя в поисках пропитания. Даже профессуре престижных пхеньянских университетов в борьбе за выживание пришлось обратиться к презренной торгашеской деятельности ^[4]. Некоторые вместе с женами торговали дешевой похлебкой из муки и воды у вокзалов и учебных заведений, где всегда было многолюдно. Другие семьи, из несколько менее элитных кругов, опустились до продажи домашней утвари на стихийно возникших барахолках.

Так голод посеял первые семена рыночной экономики в Северной Корее. Сегодня только самая верхушка КНДР может рассчитывать на то, что им удастся жить на гособеспечении ^[5]. Подобно университетским профессорам, которые ради выживания превратились в уличных торговцев, большинство северян сегодня научились вести двойную экономическую жизнь, сводя, таким образом, концы с концами. Эти перемены, вызванные трагической необходимостью, оказали значительное влияние на повседневную жизнь обычных людей, сделав ее гораздо менее тяжелой.

Голод, что немаловажно, побудил женщин в Северной Корее стремиться к чему-то большему, нежели традиционная роль домохозяйки. Многие стали настоящими кормилицами, добывая пропитание для всей семьи. Именно женщины в основном торгуют на рынках, продают пищу, занимаются мелкими экспортно-импортными операциями или сдают дома в почасовую аренду любвеобильным парочкам. Все это, в свою очередь, немедленно отражается на положении женщин в обществе, включая даже количество разводов, которых стало много больше в последние годы. Традиционно северяне считались более маскулинным обществом, чем южане ^[6], и даже после утверждения в КНДР северокорейской версии коммунизма — теоретически постулирующего равенство полов — женщина на Севере почти всегда оставалась чьей-то дочерью, женой или матерью. Сегодня же она получила что-то вроде независимости. В прошлом женщины крайне редко использовали просторечный панмаль в общении с мужчинами (корейский язык достаточно жестко стратифицирован по уровням вежливости, и пренебрежение нормами речевого этикета — серьезное оскорбление. — Прим. пер.), несмотря на то что те часто прибегали к панмаль, обращаясь к женщинам; сегодня это уже перестало быть безусловной языковой нормой.