Лжеправители - Анна Корниенко Страница 6

Несколькими годами раньше стали появляться самозванцы, выдававшие себя за императора Петра III. К примеру, беглый солдат Гаврила Кременев с помощью попа Льва Евдокимова предстал пред жителями Воронежской и Белгородской губерний в образе вышеназванного монарха. За этим, что не удивительно, последовало наказание кнутом и ссылка в Сибирь «виновника торжества».

В 1767 году «предтечей» очередного самозваного царя стал беглый солдат Мамыкин. Он упорно распускал слухи, что Петр III жив и скоро придет, чтобы вернуть свое царство. Такая тактика дала отличный результат: оживший Петр прочно засел в умах российских обывателей, а через год о том же самом начали перешептываться заключенные Шлиссельбургской крепости, подстрекаемые подпоручиком Иоасафом Батуриным. Но все это продолжало оставаться на уровне слухов… до тех пор, пока среди яицких казаков не появился всем известный теперь самозваный Петр III – Емельян Пугачев. Восстание, умело подготовленное его соратниками и поднятое самим Пугачевым, было действительно яростным. Кровавая волна крестьянского гнева прокатилась тогда по всей Оренбургской области, Южному Уралу и Среднему Поволжью, наказав не только угнетателей в лице помещиков, но и всю Россию. В конце концов претендент был схвачен властями и казнен с неслыханной жестокостью.

Восстанием под предводительством Пугачева завершился «крестный ход» самозваных царей в XVIII веке. Но следующий век старую «добрую» традицию самозванства подхватил и продолжил, причем весьма успешно.

В XIX веке, после смерти великого князя Константина Павловича (в 1831 году) по стране поползли слухи о том, что, якобы, он не умер, а жив и заключен в Петропавловскую крепость. Вслед за чем, разумеется, возник очередной самозванец, некий житель Тамбовской губернии. После смерти в том же году и супруги великого князя, княгини Лович, в Московской губернии появилась женщина, выдававшая себя за покойную княгиню. Следующий «великий князь Константин Павлович» возникает среди уральского казачьего войска в 1842 году.

Идея самозванства прельщала самых разных по темпераменту и складу характера людей. Понятно, что дух авантюризма в разной мере был присущ им всем, как и ненасытное честолюбие. Однако особого внимания здесь требует другой момент, на который обратили внимание исследователи, а именно – конфликт с Богом.

Пожалуй, не стоит напоминать, какую роль играла религия и вера в жизни людей того времени. Даже сегодня православная церковь не приветствует такую профессию, как актер. Человек, «примеряющий на себя» чужую личину, чужую жизнь, оскорбляет Бога, давшего ему свою собственную, единственную и неповторимую. Что уж говорить о прошлых веках! Ведь когда-то лицедеев не считали за людей и даже запрещали хоронить на общественных кладбищах, в освященной земле. А человек, отрекшийся от веры (для этого достаточно было перестать соблюдать основные ее традиции) автоматически ставился на одну чашу весов с самоубийцей.

Можно представить, что должен чувствовать человек (а особенно житель сельской глубинки) XVII–XIX веков, сознательно отказывающийся от своего, данного при таинстве крещения имени, от Божьего покровительства, как, собственно, и от него самого и «дарованной» им жизни. Внутренний страх от подобного шага должен был быть, пожалуй, даже большим, чем страх внешний, – страх практически неизбежного – а всякий отдающий себе отчет в собственных действиях самозванец должен был это понимать – жестокого наказания, ссылки или мучительной казни (порка до смерти, дыба, виселица, четвертование – далеко не полный список «процедур», изобретенных «чадами Божьими» для того, чтобы лишать им же данной жизни себе подобных).

Следует помнить, что каждый самозванец был личностью. Личностью смелой, в какой-то мере талантливой, а главное – способной на поступок. Безусловно, самозваные правители умели вести за собой народ. Их «игра в царя» (как и «игра в мессию» некоторых современных «гуру») порой выглядит до смешного наивной. Однако на самом деле она имела сильную сторону: выходцы из низов, самозванцы прекрасно чувствовали психологию масс и выстраивали собственное поведение в соответствии с их ожиданиями. Они понимали, что поведение и дела искателя народного доверия порой играют решающую роль. Ибо, если претендент законен, – исходя все из того же мифологического образа «доброго государя», он должен действовать в интересах народа. Но вместе с этим или благодаря этому они умело «подгоняли» своих сторонников под себя, внушали им собственные идеи, искусно заставляли подчиняться своей воле.

Кстати говоря, подсознательной тягой видеть государя «добрым», «своим» можно объяснить такое совершенно непонятное и странное на первый взгляд явление в народной среде, как «ходоки» (тут же невольно всплывает перед глазами известная картина советских времен «Ходоки у Ленина» кисти В. Серова: что ж, ничего удивительного – смена власти «русской души» не изменила). Народ был твердо убежден, что стоит ходокам добраться до государя и пасть ему в ноги, как незамедлительно просьба будет удовлетворена. Иной вариант решения проблемы народным умом не допускался в принципе, а когда он следовал – тут же объяснялся вмешательством «злых» дворян, скрывающих «правду» либо от одной, либо от другой стороны.

Отсюда удивительное упорство челобитчиков, пытавшихся добраться до государя любой ценой, несмотря на всякого рода преграды и угрозы наказания вплоть до ареста и ссылки.

В формировании подобной убежденности, правда, огромная «заслуга» принадлежит и церкви. Во-первых, все помнят известные слова Иисуса Христа из Нагорной проповеди: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». Эту мысль можно дополнить словами Бенедикта Спинозы: «… если бы им [людям] всегда благоприятствовало счастье, то никакое суеверие не могло бы овладеть ими». Как и желание поклоняться себе подобным, вне зависимости от титулов, ими же самими друг другу присвоенных…

Каково же было разочарование толпы, когда существующий монарх «не оправдывал их доверия», и какова радость, когда очередной самозванец, благодаря своим «справедливым» действиям и решениям, отождествлялся с образом идеального государя, мгновенно превращаясь в «истинного правителя». Восседающий на троне самодержец автоматически становился «чужим», самозванец – своим (правда, ненадолго…). Положение последнего подкреплялось заверением в истинности собственного происхождения, неважно, на чем базирующемся – малограмотная, достаточно «обработанная» психологически толпа готова была принять всё что угодно.

Самозванство, как правило, начиналось с того, что самозванцем объявлялся правящий монарх. Последний обычно обвинялся в том, что он либо посягал на жизнь царевича-наследника, как это сделал Борис Годунов, либо занимал трон в условиях, когда существовали законные преемники, представители прежнего правящего дома (как это вышло с первыми Романовыми); или же истинный государь мог лишиться трона в результате заговора, как это случилось, например, с Петром III.

Далее следовали всевозможные постановления – грамоты самозванца с разнообразными обещаниями и пожалованиями, дополненными приказами о наказании «изменников»: дворян, воевод и т. д., что и создавало образ «справедливого государя». Тут можно провести тройную параллель: законный государь = богоданный = справедливый. Ну, а справедливый – значит законный. В этой связи неподчинение самозванцу = законному царю означало смертный грех в первую очередь, ну и преступление – во вторую. Все это вместе взятое избавляло от страха оказать поддержку самозванцу.