Глобальные шахматы. Русская партия - Алексей Пушков Страница 5

Здесь Горбачев попал в историческую ловушку с весьма серьезными для него и всей страны последствиями. Во имя избавления от обременяющих советскую экономику факторов идеологического характера, которые действительно надо было пересматривать, он пошел в сторону отказа от позиций, завоеванных Советским Союзом как государством. Здесь была основная драма, которая до сих пор вызывает большие дебаты в нашем обществе и острую критику Горбачева как руководителя, который разрушил не только Советский Союз, но разрушил всю систему нашего международного влияния.

Возникает вопрос: а могли бы мы сохранить рычаги и систему нашего влияния на мировые процессы, оказавшись вне идеологической, коммунистической оболочки? Вопрос сложный, дискуссионный.

Но в любом случае обвальный отказ от завоеванных международных позиций, прежде всего в Европе, был немотивирован. И объяснить его можно двумя теориями. Первая версия, и у нее есть сторонники, связана с теорией заговора. Согласно этой версии, Горбачев с самого начала был «агентом влияния» на высшем уровне политическим агентом Запада, который осознанно вел дело к распаду государства и глобальному ослаблению наших позиций. Версия, конечно, весьма конспирологическая. Но скорость и последовательность событий были таковы, что сторонники этой теории могут найти немало подтверждений, уж больно стремительно развивались негативные для нашего государства процессы, а порой происходили и совсем необъяснимые вещи.

Есть вторая теория, которая, на мой взгляд, ближе к истине: Горбачев, не сумев понять, от чего надо избавляться, а что нужно всеми силами сохранять, пошел по пути широкого недискриминационного пересмотра основ нашей внешней политики. И попал в уже упомянутую ловушку, когда, начав избавляться от идеологического начала, стал избавляться и от государственного. Сама логика этого порочного подхода привела к тому, что он отступал все больше, откатывался и откатывался назад. А в итоге попал в полную зависимость от наших западных контрагентов, которые начали диктовать свои условия, поскольку Горбачев все чаще действовал с позиции слабости, слабой стороны.

Конечно, этот период требует очень серьезного, досконального изучения. Его оценка сильно зависит от идеологических подходов. Либерально настроенные эксперты в России склонны оправдывать шаги Горбачева и говорить, что это был позитивный процесс отказа от неверной доктрины и правильный выбор в сторону сближения с Западом. Патриотические исследователи, напротив, уверены, что это был исключительно негативный процесс ослабления нашего государства и резкого снижения наших возможностей на мировой арене.

Правда в том, что нам безусловно надо было отказываться от наследия «холодной войны», но не такой ценой. Цена должна была стать предметом жестких переговоров, в ходе которых надо было отстаивать наши позиции.

Горбачев и его окружение выбрали другой путь. По необъяснимым причинам была избрана стратегия полного доверия к нашим западным контрагентам. Это была позиция именно Горбачева, и довольно странная. Вполне мотивирован и объясним его курс на отказ от наследия «холодной войны», который открывал для граждан внешний мир, избавлял от излишней подозрительности, давал новые возможности. В этом было здравое начало. Но принципиальный отказ от отстаивания государственных позиций обескураживает даже людей со взглядами, далекими от советской идеологии, а просто патриотически настроенных. Ведь уже очевидно, что по многим важным вопросам нас обманули. И почему была выбрана именно эта стратегия «тотального доверия», так и остается непонятным.

Здесь уместно вспомнить один эпизод, который мне в свое время пересказал дипломат Александр Бессмертных (короткое время, с января до августа 1991 года, после ухода в отставку Эдуарда Шеварднадзе, он возглавлял МИД СССР). Эта история произошла во время переговоров, на которых он присутствовал в качестве нашего посла в США, между госсекретарем США Джеймсом Бейкером и Горбачевым, вскоре после падения Берлинской стены. Бейкер приехал в Москву по поручению Джорджа Буша — старшего добиться согласия Горбачева на воссоединение Германии. США рассматривали этот вопрос как важнейший элемент победы в «холодной войне».

Это был конец 1989 года. Берлинская стена была разрушена, но СССР еще сохранял в Германии 350-тысячную группировку войск. Никто не хотел идти по насильственному пути. В ГДР еще оставались государственные структуры, многие люди в них по-прежнему работали. Вопрос о воссоединении Германии был тогда отнюдь не решен. Одно дело открыть границу или, допустим, снизить контроль за границей. И совсем другое воссоединить два государства.

Бейкер приехал в Москву торговаться, искать компромиссный вариант. Он сказал Горбачеву: мы прекрасно понимаем, что воссоединение Германии вы воспринимаете как угрозу для своей безопасности. Мы можем дать свои гарантии. Первое: НАТО «ни на дюйм» не продвинется на Восток — как было на территории ФРГ, так там и останется. Второе: США готовы вообще не допускать никакого размещения войск НАТО за пределами той зоны, в которой они сейчас находятся. Мы готовы дать письменные гарантии. Но хотим точно знать, что нужно вам.

У нас были разные варианты. Мы могли, например, потребовать выхода ФРГ из НАТО и закрепления внеблокового статуса объединенной Германии. Не факт, что американцы на это пошли бы, но такие условия выдвинуть было возможно. Можно было вообще вести речь о создании своего рода буфера — пояса нейтральных государств в центре Европы. Это была бы страховка на случай нового похолодания отношений с Западом. Тем более что уже тогда было очевидно: Варшавский договор, скорее всего, перестанет существовать.

Мы могли настаивать и на том, чтобы НАТО в дальнейшем не продвинулось ни на дюйм к востоку от его тогдашних границ, как, собственно, предлагал Бейкер.

Для большей гарантии можно было потребовать принятие официальной декларации, провести крупную конференцию, скажем, в Хельсинки, что-то вроде Хельсинки-2, где были бы провозглашены новые договоренности и была бы принята важная декларация, которая, даже не будучи юридическим документом, обязывала бы к соблюдению определенных правил обе стороны переговоров.

Но ничего подобного Бейкеру ни Горбачев, ни Шеварднадзе, который возглавлял МИД СССР, не предъявляют. Госсекретарь в замешательстве. Он пытается что-то выбить у русских переговорщиков, хоть какое-то их дополнительное условие, чтобы договоренность имела более прочную основу, но ничего не получает. От Горбачева он просто слышит: «Хорошо, мы согласны».

Бейкер возвращается в Вашингтон, передает итоги переговоров президенту Бушу. Тот сперва не верит, что все так просто. Не выдвинули никаких условий? Их устраивает то, что ты сказал? Им достаточно одних словесных заверений?! Это ведь всего лишь личные обещания, они ничего не стоят, остаются, так сказать, в переговорном кабинете.

«Не может быть, — говорит Буш Бейкеру, — русские играют в какую-то двойную игру. Поезжай снова, они что-то задумали. Я не могу допустить срыва объединения Германии. Я готов им дать любую цену, все что попросит но чтобы объединение состоялось».

Бейкер приезжает второй раз, вновь проводит переговоры с Горбачевым. На них вновь присутствует Бессмертных. Московские визави Бейкера повторяют: «Хорошо, нас все устраивает. Мы ведь с вами друзья». И Шеварнадзе произносит сакраментальную фразу: «Мы с друзьями не торгуемся».