Крестный отец "питерских" - Юрий Шутов Страница 5

«Скажу всем как профессор советского права…»

Из выступления А. Собчака на Верховном Совете СССР

Довольно быстро я составил для себя представление о расстановке в городе основных новых политических сил с неслыханными доселе названиями: разношерстные «фронты», «фронды», «зеленые», «мемориалы» и т. п. После этого отправился на первый слет свежеизбранных городских депутатов, которые сразу же окрестили себя «народными избранниками». Народ еще даже не подозревал, как с ним рассчитаются за доверие.

Почти заурядный снаружи Мариинский дворец подле Синего моста, самого широкого в Ленинграде, был построен в эпоху Николая I тогдашним казенным архитектором Штакеншнейдером и принадлежал любимой дочери царя, красавице, если судить по портретам, Марии Николаевне, жене герцога Лейхтенбергского. До революции тут помещался Комитет министров и Государственный Совет — высший законодательный орган империи. Внутри дворец блистал великолепной отделкой, лепными расписными потолками, роскошными инкрустированными дверьми с замечательными ручками и изобилием настенных зеркал, помнивших отражение многих поколений российских государственных деятелей, среди которых были воспеваемые нынешними «демократами» Витте и Столыпин.

В бытность своей работы одним из руководителей Ленинградского областного и городского статуправления, я бывал в этом дворце почти ежедневно, поэтому прекрасно ориентировался не только в парадных, но и во внутренних, довольно запутанных деловых коридорах с многочисленными, достроенными уже в наше время переходами к другим рядом стоящим зданиям, объединенным одним названием: «Ленгорсовет» или пресловутый «Ленгорисполком».

Зайдя через левый подъезд и раздевшись в небольшом гардеробчике, я прошел около уже не требовавшего никаких документов милицейского поста; мимо беломраморной лестницы, ведущей на второй этаж к кабинету, много лет занимаемому отцом моего друга Олега Филонова; миновал коридор первого этажа и поднялся хорошо знакомой узкой служебной лестницей прямо в приемную к тогдашнему главе Ленгорисполкома В. Ходыреву, под началом которого когда-то работал в Смольнинском PK КПСС. Я всегда питал уважение к этому малорослому, матерщинистому человеку с перманентной «плойкой» густых седоватых волос.

В приемной никого, кроме двух помощников Ходырева, не было. Один из них, В. Кручинин, мне тут же рассказал, как они добились у жителей пригородного Павловска избрания Ходырева своим депутатом. При этом оба как-то подавленно и нервно посмеивались и переглядывались.

Так, болтая, стоя за конторкой дежурного помощника, мы не заметили, как в приемную вихрем ворвалась, судя по бровям, перекрашенная в противоположный цвет женщина осеннего возраста и почему-то, несмотря на раннюю весну, в сарафане, из которого всем демонстрировались голые плечи, защищенные своей непривлекательностью. Окинув нас презрительным взглядом трудолюбивой проститутки, она молча рванулась в кабинет к Ходыреву.

— Куда? Зачем? Позвольте узнать, — преградил ей путь Кручинин.

Тут она, ни с того ни с сего, повела себя, как перегружаемый лопатами при факелах порох. По крайней мере, Кручинин с трудом понял из ее сбивчивого визга, когда и за что он будет уволен без выходного пособия и компенсации за отпуск.

Видя, как от непонятного нам волнения и разнофазных движений сарафан на ней начал проседать, я поспешил вмешаться, спросив, кто она будет и чем недовольна.

— Я народный избранник! — гордо взвизгнула она, нарекая себя еще только входившим обозначением депутата-«демократа».

— Правильнее, наверное, избранница, — поправил Кручинин, — но Ходырев, я думаю, сейчас занят. Он готовится к сессии.

— Если он меня немедленно не примет, мы его сразу же переизберем, — опять закричала депутатка.

На шум в приемную вышел сам Ходырев, кивнув мне, спросил, в чем дело.

— Вы, Ходырев, должны немедленно отправить правительственную телеграмму в Литву, в Вильнюс, с изъявлениями нашей поддержки литовского народа и «Саюдиса» в их справедливой борьбе за независимость, — выпалила одним духом сарафанная дама.

Даже привыкший ко всему Ходырев довольно обалдело воззрился на защитницу «Саюдиса»:

— Позвольте узнать. Независимость от кого?

— От русских!

— А вы, надо полагать, литовка?

— Нет! Я «демократка»! И разделяю их борьбу!

— Ну, так сами и отправьте телеграмму, — закончил Ходырев, как-то несолидно юркнув в кабинет и заставив нас продолжить разговор лишь глазами.

* * *

Тогда все еще только начиналось. Порой нелепо и смешно. В массовом порыве все кругом немедленно преобразовать и переиначить, причем на всеобщее благо, еще никто не усматривал близкую трагедию каждого в отдельности и страны в целом. Никому еще в голову не приходило, что, скажем, традиционные места отдыха на Черном и Балтийском морях вдруг окажутся за границей. Что «демократы» скоро разорвут в клочья великую страну и кровоточащими кусками, окрашенными в национальные цвета, станут подбрасывать другим государствам, желающим их сожрать. Что будут вынуждены сниматься с родных, но, как внезапно окажется, не «исторически-национальных» мест целые деревни и станицы, простоявшие сотню и более лет, сыгравшие тысячи свадеб под кронами посаженных садов, родившие и схоронившие в этой земле несколько своих поколений.

Пройдет немного времени, и все будет безжалостно оторвано от корней и могил, а на границах, за сотни лет щедро усыпанных костьми русских пехотинцев, будут нести службу уже не наши пограничники, как и сами эти границы уже будут разделять чужие страны.