Новый Макиавелли - Джонатан Пауэлл Страница 43

Тони постоянно предпринимал попытки умаслить Гордона. Регулярно встречался с ним, причем наедине, не так, как с большинством министров. По выходным часами говорил с Гордоном по телефону. Я иногда прослушивал эти разговоры. По неведомым мне техническим причинам во время такого разговора нельзя просто повесить трубку, иначе оба аппарата будут отвратительно гудеть. В апреле 2003 года, после целого часа выяснения отношений между Тони и Гордоном, я не выдержал, нажал на аппарате кнопку «беззвучно» и продолжил прогулку; в нагрудном кармане надрывались два голоса. Моя Сара как-то застала фрагмент типичного воскресного вечернего разговора; тон поверг ее в шок. Гордон, возмущалась она потом, визжал, как девушка, которой изменил бойфренд, пускал в ход шантаж и даже слезы. В другой раз Тони позвонил мне в воскресенье вечером и сообщил, что наконец-то повесил трубку — беседовал с Гордоном три часа. На мой вопрос, о чем можно говорить три часа, Тони ответил другим вопросом: «Джонатан, вы когда-нибудь были влюблены?» «Был, только не в мужчину», — сказал я.

По словам Тони, Гордон время от времени заходил к нему «со смиренным видом». Я не верил в способность Гордона к смирению; впрочем, периоды перемирия лишь подчеркивали перманентность окопной войны. Самый серьезный порыв Гордона возобновить дружбу с Тони датируется 1999 годом, когда Питер Мендельсон и Джеффри Робинсон ушли в отставку. И выражался этот порыв в том, что Гордон, явившись назавтра, назвал по имени дневную секретаршу Тони — Кейт Гарви и сказал ей «Привет». За сим неслыханным проявлением сердечности последовала встреча двух команд; на стороне Гордона выступали Эд Болле, Эд Милибанд и Сью Най. В результате был объявлен мир. Своему дневнику я доверил сомнения относительно истинности этого мира; увы — как в воду глядел. За 2006 год, отмеченный добрыми отношениями с Тони, нашими усилиями Гордон перестал противиться реформе образования. «Полагаю, Тони, после образования тебе захочется, чтобы я поддержал и реформу здравоохранения?» — с тоской полувопросил, полуконстатировал Гордон. Тони ответил утвердительно. Он предложил Гордону вожделенную должность главы Комитета по конституционным делам (вместо Джона Прескотта), лишь бы часть бюджетного плана, касающаяся пенсий, выглядела так, как хотел Тони.

Проблема на самом деле коренилась в другом, а именно: Гордон претендовал на полное внимание Тони к своей особе, на все, без остатка, время Тони — как в первые годы в оппозиции. Понятно, что, будучи премьером, Тони физически не мог уделять Гордону столько внимания. Делегировав снижение процентной ставки Банку Англии, наш Канцлер серьезно озадачивался лишь дважды в год — весной представлял бюджетный план, а осенью — предбюджетный отчет. В остальное время он вместе со своей командой мог плести интриги, ни на что не отвлекаясь. У премьер-министра расписание совсем другое.

Многие Гордоновы выпады, как прямые, так и через третьих лиц, своим тоном выдавали происхождение из левого крыла и имели цель увеличить популярность Гордона в партии и среди профсоюзов. В 2000 году нам потребовалось принять непростое решение о дислокации синхротрона. Проект был серьезный, предполагал, наряду с пользой для науки, создание новых рабочих мест. Эксперты советовали соорудить синхротрон неподалеку от Оке-, форда; фонд «Веллком Траст», соучредитель проекта, дал понять, что именно это место наиболее предпочтительно. Как вариант рассматривался Северо-Запад Англии; ряд лейбористов-заднескамеечников — представителей Северо-Западного региона в Парламенте — устроили кампанию в пользу этого решения. Страсти между Севером и Югом накалились до такой степени, что один «кнут» — представитель Северо-Запада — даже пригрозил отставкой. После затяжных боев мы все же послушались экспертов и разместили синхротрон в Оксфорде. Гордон же сделал свое несогласие с Тони и предпочтение Северо-Запада достоянием парламентских лейбористов.

Для противостояния Тони он сколотил команду приспешников из заднескамеечников-лейбористов — причем сколотил вокруг министров, которых мы отстранили от работы в Правительстве, например Ника Брауна и Джорджа Мади. Гордону даже удалось в конце концов сделать одного из них, Тони Ллойда, председателем Парламентской лейбористской партии. Способ он применил не слишком благородный — сперва вроде принял Джоан Радцок, а затем бросил ее. Эта группа браунитов, заседая в Палате общин, ставила палки в колеса Тони, который пытался реформировать сферу социального обеспечения; в частности, брауниты выступали против полуавтономных больниц, налога на наставничество и реформы образования.

Гордон допустил стратегическую ошибку — стал позиционировать себя противником реформы сферы соцобеспечения, особенно же — школьной реформы; зато премьерской крови попил достаточно. В ходе одной нехарактерно откровенной дискуссии Гордон заявил Тони, что не понимает, зачем менять что бы то ни было в государственных школах. Он, дескать, сам посещал государственную школу — и не жалуется. Тони надавил на него, и Гордон с неохотой признался — его школа была особая, он учился по экспериментальной программе, т.е., по сути, посещал шотландскую разновидность грамматической школы.

Гордон всегда пытался усидеть на двух стульях. В СМИ правого направления он представал противником вступления Британии в Евросоюз; в СМИ левого направления горячо высказывался о необходимости искоренения бедности. Он обхаживал «Гардиан», особенно — корреспондентов Полли Тойнби и Джеки Эшли; заверял их, что, если Тони уйдет с поста, лейбористское правительство займется внедрением левых стратегий и аннулирует все компромиссы новых лейбористов. В оппозиции Гордон подавал себя сторонником Евросоюза; попав в правительство, заделался евроскептиком в надежде на поддержку Руперта Мёрдока и газеты «Сан» и начал кампанию по внедрению моральных ценностей среднего класса, милых сердцу Пола Дакра, редактора «Дейли мейл».

Однако бесконечно сидеть на двух стульях не получится — рано или поздно свалишься. Макиавелли рассказывает о том, как Аппий, лидер децемвирата, ввел в заблуждение римский плебс, пустив слух о своем низком происхождении, но, придя к власти, столь быстро изменил стиль поведения, «что ни у кого не нашлось причин не признать коварство его ума» [103]. Лидеру Макиавелли советует менять поведение на соответствующих этапах правления, «прежде чем такое изменение лишит его сторонников... иначе лидер останется без друзей — и будет свергнут» [104]. В оппозиции, где Гордон фактически пребывал с 1997 по 2007 год, еще можно было дурачить обе стороны. Но, став премьером, Гордон очень быстро обнаружил, что не находит поддержки ни у левых, ни у правых. Он проявил бы куда большее благоразумие, если бы отдал предпочтение либо левым, либо правым — тогда бы его поддерживало по крайней мере одно крыло.

С самого начала истинным камнем преткновения между Тони и Гордоном был не налог на наставничество и не «городские академии», а требование Гордона к Тони — назвать дату ухода с премьерского поста. С выборов 2001 года Гордон регулярно пытался «подвинуть» Тони к отставке. На одном собрании он заявил, что примет евро, если Тони уйдет с поста лидера; на другом — что на тех же условиях выделит средства на реформу социальной сферы. Тони пытался задобрить Гордона: мол, если Гордон перестанет воспринимать все его начинания в штыки, он, Тони, пожалуй, и не будет претендовать на третий премьерский срок. Гордон не внял. Он возлагал большие надежды на первую после летнего перерыва встречу с Тони (сентябрь 2001-го); был уверен, что Тони наконец назовет вожделенную дату. Сияющий, Гордон явился к нам в офис — а через час вышел мрачнее тучи. Он требовал от Тони отставки, Тони отказался наотрез. Гордон в своей обычной манере (на повышенных тонах) назвал их дело «вопросом чести»; дескать, за Тони «должок». Несколько оклемавшись после этого выпада, Тони рассказывал: когда Гордон вскочил и навис над столом, он, Тони, всерьез испугался за свою жизнь. Секретарю Кабинета министров, Ричарду Уилсону, Тони заметил: канцлеры не вечны.