Геополитика постмодерна - Александр Дугин Страница 34

Эта комбинация и является главной структурой антиглобалистской модели для России и, соответственно, западной «осью дружбы» по преимуществу.

Любопытно, что американские эксперты считают, что необходимо как можно скорее развалить эту конструкцию. Тот же Халсман пишет: «Чтобы не позволить зародышу этой коалиции превратиться в настоящую угрозу американской позиции в мире, администрация Буша, Госдепартамент и Совет по национальной безопасности должны использовать стратегию „собирания вишен“. Госдепартамент должен настаивать на общих интересах Америки и Европы, сдерживаться от резких заявлений в адрес недовольных американскими действиями на Ближнем Востоке стран, занимать ведущие позиции в процессе дальнейших реформ в НАТО, развивать стратегический диалог с каждой из европейских стран по отдельности и — самое важное — создать инстанцию единого принятия решений по военно-политическим вопросам в глобальном масштабе». Это означает, что стратегия глобализма состоит в срыве европейско-российской оси партнерства, для чего предпринимаются попытки усилить влияние США на каждую из стран в отдельности.

Мы видели, что США удалось на практике разрушить зародыш франко-германо-российской коалиции, но теоретически эта ось остается по-прежнему главным залогом реальной многополярности. Если Россия хочет обеспечить себе геополитическое будущее, она должна снова и снова заходить на виток создания оси Париж — Берлин — Москва, вопреки всем противодействиям изнутри и извне.

Совершенно иную позицию в отношении геополитической роли Европы занимают Англия и недавно принятые в Евросоюз страны Восточной Европы, которые следуют жестко в русле американской стратегии и всячески саботируют российско-европейский диалог. Этого следует ожидать и в дальнейшем, но последовательная геополитическая воля Москвы поможет справиться и с этим препятствием.

Европейская социал-демократия и республиканский голлизм

Политической основой в Европе для создания западной «оси дружбы» могут выступать различные левые и правые партии.

Европейская социал-демократия традиционно тяготеет к антиамериканизму, отторгая американский либерализм и англо-саксонский индивидуализм. Таким образом, сближение с европейской социал-демократией, развитие политического диалога с ней отвечает стратегии многополярности. Вместе с тем во Франции до сих пор сильны традиции политического голлизма, характерные для правоцентристских политических партий. Не разделяя антилиберальных установок социалистов, они выступают за Единую Европу и сближение с Россией по иным — политико-стратегическим — соображениям: через такой континентальный союз они рассчитывают возродить политическую мощь Старого мира, вернуть ему независимость и суверенность. Это новое издание старого проекта де Голля «Великой Европы от Атлантики до Урала».

В чем-то сходная ситуация и с политическими партиями в Германии, но меньшая политическая самостоятельность Германии и послевоенная история делает их более зависимыми от американских республиканцев (германские «правые») и английских лейбористов (германские «левые»). Настоящими «промоутерами» европейско-российского альянса в Германии выступают экономические структуры: банки, крупные промышленные группы, энергетические концерны, которые осознают российский фактор скорее в формате природных ресурсов, нежели в формате политических моделей.

Безусловно, нельзя сбрасывать со счетов и собственно антиглобалистское движение европейских «крайне левых» и «крайне правых», которые гораздо яснее и ярче выражают антиглобалистские идеи, хотя степень их влияния на истеблишмент часто весьма невелика.

Среди стран Евросоюза к стратегическому диалогу с Россией могут быть привлечены Италия и Испания, но потенциальные участники континентального диалога могут быть найдены и во всех остальных странах — даже в самых «глобалистских», таких как Англия или страны Восточной Европы.

Не испытывая подчас никаких особых симпатий к России как таковой, все эти политические силы могли бы при определенных обстоятельствах стать ядром фактически пророссийского влияния — не напрямую, а через антиамериканизм и стратегический континентализм.

Полюса власти в современном Китае

Совсем иначе дело обстоит в отношении Китайской Народной Республики. В этой гигантской и бурно развивающейся стране существует политический централизм, поэтому Москва может иметь дело только с коммунистическим руководством, которое полностью контролирует внешнюю и внутреннюю политику. Несмотря на политико-партийную монолитность и в Китае есть несколько центров влияния. Наиболее существенными является экономическая группа и политико-идеологическая группа. «Молодые экономисты» КНР опираются на прибрежную зону активного экономического развития, и их позиции в значительной степени связаны с интеграцией Китая в мировой рынок — в частности, в американский, который дает Китаю значительный процент доходов. Собственно политическое руководство поддерживается гигантскими массами внутриконтиненталь-ного Китая, живущего по весьма скромным стандартам и не вовлеченного в экономический рост юго-восточной береговой зоны. На равновесии этих факторов основывается «китайское чудо», так как перекос в ту или иную сторону — в «демократию» или «тоталитаризм» — дал бы неминуемо катастрофический эффект.

В обеих этих группах Россия может найти партнеров по многополярности. Политическое руководство, вслед за традициями Мао, в значительной степени продолжает скептически относиться к «северному соседу», уличенному в «ревизионизме» и «империализме». Но вместе с тем именно китайские коммунисты лучше всего осознают геополитические противоречия между Пекином и Вашингтоном, неизбежность обострения конфликта. У Китая нет места в однополярном мире, и антиглобализм (многополярность) является важнейшим пунктом внешнеполитической доктрины КНР. А в этой стране с миллиардным населением и сохранением политического централизма такой пункт является не пустым словом. Провозгласив четкую антиамериканскую ориентацию, Москва обретает в коммунистическом руководстве Китая стратегического партнера.

Вместе с тем дальнейший экономический рост Китая во многом зависит от природных ресурсов, фундаментальный дефицит которых грозит затормозить темпы роста китайской экономики уже в ближайшие годы. Это значит, что у России и в экономической группе КНР есть субъект диалога, хотя вовлеченность китайской экономики в мировой рынок позволяет предположить, что диалог с экономической группой будет складываться непросто — не стоит недооценивать и американского влияния на Пекин.

Для Китая чрезвычайно важна Россия, как носительница ядерного потенциала и обладательница природных ресурсов. Антиглобалистский контекст позволяет найти в этом обмене максимум общих интересов (при соблюдении китайской стороной контроля над миграционными процессами на российскую территорию).

Дружба с исламом: цивилизационный аспект

Наконец исламский мир сегодня как никогда нуждается в политическом весе России. Ислам несовместим с глобализмом и американской доминацией на уровне ценностных систем: либерально-демократическая светская индивидуалистическая модель, активно навязываемая США — в том числе и исламским странам — бьет в самое сердце многовековой идеологии, культуры, этики мусульман, угрожает их идентичности. Антиамериканизм исламского мира — это в первую очередь конфликт ценностей, а не конфликт интересов, отчаянная борьба за сохранение мусульманами своей религиозной и цивилизационной идентичности. Переход России на многополярные антиглобалистские позиции откроет широкое поле российско-исламского альянса. Участниками такого альянса могут быть различные силы исламского мира — отдельные исламские государства, религиозные движения и партии, национальные и благотворительные организации и т. д. Здесь важно, чтобы Россия выступала в этом процессе с прагматических позиций — не навязывая, в отличие от США, своих предпочтений в отношении того, с какими направлениями ислама она готова сотрудничать, а с какими нет. В той мере, в какой исламский мир противостоит однополярной модели, он является объективным союзником России, по крайней мере до тех пределов, пока не затронуты интересы национальной безопасности, культурно-политической идентичности и территориальной целостности самой России.