1993. Элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером - Глеб Павловский Страница 3

…За время моей жизни коренным образом переменился взгляд на то, как устроен Мир. Я вижу большие перемены, но меня они уже не переменят.

Мы с тобой утром рассуждали о фашизме. С одной стороны, крайняя сжатость во времени нацистской классики, предельная ограниченность рейхом, притом что явление не одной страной представленное. С другой стороны, это не мешает фашизму быть всемирно значимым событием, что-то настолько передвинувшим в человеке, что после этого ему некуда вернуться. Когда из самого фашизма вышло нечто его отрицающее, оно само по себе раздвинуло его пределы.

Из него, из фашизма?

В какой-то мере. Антифашизм проблемно близок фашизму. Не говоря о фактической стороне – антифашистская ядерная бомба и антифашистская Холодная война. Это требует осмысления.

Интересна преемственность после войны. Послевоенный мир, как и мир Холокоста, заперт в сгущенном времени. Он породил внутри себя искусственное время. «5 минут до 12» атомных физиков, и так ведь 40 лет подряд. Искусственная бесконечность мучительна. Впервые это передал Оруэлл в «1984»-м, который не сводится к разоблачению советского тоталитаризма.

Конечно. «Сапог, навеки наступивший на лицо человека»9.

Изображен схлопнутый мир. Победа 1945-го создала Мир как управляемую реальность. Соответственно, и кем-то манипулируемую. Эта штука продержалась до настоящего времени.

Еще большой вопрос, ушла ли она. Существование мира поддерживалось гарантированным взаимным уничтожением, а остальные воленс-ноленс приплюсовывались. Если изымается взаимное уничтожение – чем управлять теперь? Место гибели как мотива вакантно. Мир Холодной войны опрокинулся в повседневность, но в качестве повседневно реального он нежизнепоказан.

Идет ментальная катастрофа, и я перестаю узнавать ландшафт. Глаз ищет знакомые формы, а не найдя их, сходит с ума. Он не понимает, что видит. Все, что нам нужно для спасения, есть у нас прямо перед глазами, но мы его не видим.

Знаешь, это ситуация номер два с той, что вам пудрила мозги все 60-е – с так называемым отчуждением. Целое десятилетие все вверх дном переворачивали в поисках смысла термина, и ты меня истерзал им. Как вдруг всё, ушло! Сейчас этого слова даже не произносят. Сегодня мы идем к эрзацу гарантированного взаимного уничтожения или к открытости.

Но где взять эрзац? Раз мы выпали из континуума Холодной войны, ее эрзацы теряют силу. Сегодня технически можно уничтожить мир, но это не имеет мироустроительного стимула. На этом ничего не построить…

Основополагающее значение имело то, что сторон было две. Когда осталась одна, она не сторона, а хозяин. То, о чем ты сказал, сославшись на Оруэлла. У Оруэлла мировая империя фактически одна, но сама себя раздваивала. СССР и США на самом деле не были только противостоящими, хотя именно так костюмировалось. Остальные игроки, «третьемирные» эти, как кролики, перед удавом сидели.

Действовал гипноз двух всесильных хозяев смерти на земле. Империя Ялты!

Да, и всегда был стимул и соблазн примкнуть, уйдя под чей-то зонтик. Всякий, кто получал помощь СССР или США, укреплял сцену противостояния. Достаточно было Карибского кризиса, чтобы это выяснить. Но ты правильно сказал, что мир Холодной войны безобразно захлопнут. Сегодня беда в том, что мир становится безобразно открытым.

Безо́бразно?

Безо́бразно открытым, да. Может, дело в том, что люди впредь поведут бесцелевое существование? Что антиэволюционизм истории отныне истрачивается? Все-таки цель – это понятие антиэволюционное.

Понимаешь, тут проблема, относящаяся не к голоду и избытку, а к достаточности. Ритмично-календарная цивилизация обладала низкой достаточностью, которой легче достичь. Но потолок достаточности можно поднять очень высоко, как в Европе, и та не перестанет от этого быть достаточностью.

Исторический мир работает на стимулировании чувства недостатка. Сейчас уже не по линии богатые-бедные, хотя и тут хватит, чтобы в тартарары полететь. По линии недостаточнодостаточно. А мы в России недостаточны по духовному определению. И в практическом смысле не умеем быть элементарно достаточными. Не потому, что все плохо, а бациллы недостаточности в нас крепко засели.

Надо обсудить такое русское горе, как террор недостаточности. С нашими играми в самообвинение, после переходящими в обвинительные заключения.

Но возможен симбиоз миров. В силах Мир недостатка создать для других Мир достаточного, оставаясь недостаточным для себя? Практически исключено. Надо начать с себя, со своей достаточности. Консерватизм на Западе высоко поднял потолок достаточности. После Второй мировой войны на этом он выигрывал, между прочим, сформировав средний класс и социальное государство. Возьми тэтчеровское – каждый живет в своем доме, пусть даже старые промышленные районы приходят в упадок. Тут экзистенциальные вещи есть.

…Жизнь человеческая движется циклами. Есть постоянство, противящееся переменам и экспериментам, учиняемым жизнью. Пока эта идея сопротивляющегося постоянства экспериментам принималась за отсчетную точку Европы, можно было считать, что хоть это достигнуто. Но что если это еще не достигнуто? Что если это постоянство, в чем-то хрупкое и где-то ненастоящее, выйдя из экспериментов и будучи экспериментальным само, абсолютно чуждо жизни?

Если эту точку зрения распространить, Мир – это постоянство разных жизней. Нет Жизни, а есть жизни, их постоянство. Тогда проблема сопротивления эксперименту выступит в новой плоскости, выводящей за способ видеть, продиктованный старой критической мыслью. А мысль, которую мы знаем, мысль европейская. Русская мысль тоже европейски-российская.

Но там, где счет на тысячелетия, все иное. Все это перестает работать. Есть другая вселенская связь. Прежняя тяготела к решению проблем, которые, будучи жизненно новыми и как бы экспериментальными, заканчивались идеей второго пришествия – новой твари, мировой революции, иного мирового порядка. А эта будет строиться на каком-то согласии не входить развитием друг в друга. Содействовать тому, чтобы каждый развивался в своей колее, не совпадая с другим.

Теоретически я это вижу. Но перевести это на язык общепринятых представлений русская мысль не готова. А с другой стороны, и для меня с этой точки зрения мучительно неясен вопрос о моем отношении к России.

…У меня ночью родилась одна фраза. Не дерзая уподобиться Ницше, произнесшему «Бог умер», рискну сказать: нет человечества. Бог не умер, а человечество умерло.

Да, и воняет здорово.

Это же не лозунг, смерть конкретна, перед нами труп человечества. Он взывает к этносу, начинает говорить языком «своих» и т. д., и т. п. Страшно заострение этой мутации на месте половинчатого обрыва Холодной войны. Обрыв создал новую угрозу жизни людей.

Генрих Бёлль10 рассказывал, как дезертировал из вермахта. Как искал спасения и какие случайности спасли ему жизнь. Его тут спрашивали: «Вы, конечно, искали свободы у американцев?» – «Да нет же, – говорит Бёлль, – я искал, как мне освободиться от немцев». Понимаешь? Немцу освободиться от немцев!