Охота. Я и военные преступники - Чак Судетич Страница 27

Апелляционная палата под председательством судьи Макдональда исходила из принятой в США, Канаде и других странах системы англо-саксонского права. С точки зрения континентального права, решение должно было быть полностью противоположным. Как же примирить разные системы с тем, чтобы достичь справедливого результата? Как соединить юристов, работающих в разных системах, и помочь им выработать общие принципы? Как всегда, речь шла о балансе, а не о цене правосудия.

Первым элементом нашей стратегии был отказ от отрицания нарушения прав Бараягвизы. Мы хотели показать, что нарушения его прав были не столь серьезными, как решение о закрытии дела без сохранения права на предъявление иска по тому же основанию. Во-вторых, мы хотели обратить внимание на различия двух юридических систем, что позволило бы судьям апелляционной палаты, придерживающимся системы англо-саксонского права, осознать, что их решение избавило Бараягвизу от гораздо более серьезных обвинений. За полтора месяца до начала слушаний мы составили документ, содержавший ряд новых фактов. Во-первых, мы получили письменные показания Дэвида Шеффера, посла США по особым поручениям по вопросам военных преступлений. Шеффер подтвердил, что Камерун оттягивал перевод Бараягвизы в Арушу по политическим соображениям. Затем мы составили документ о задержках слушаний в течение нескольких месяцев после его перевода в Арушу.

За четыре дня до устных слушаний я сообщила Фарреллу, что собираюсь выступать с точки зрения континентального права. У него было четыре дня на подготовку аргументов, достаточно убедительных для представителей системы англо-саксонского права, что позволило бы примирить обе системы правосудия во имя справедливости. Благоприятным обстоятельством стало то, что апелляционная палата вынесла свое противоречивое решение 3 ноября. Это был последний День работы судьи Макдональда в составе суда. Члены палаты не сменились, но председательствовал уже французский судья Клод Жорда. Он, как и я, придерживался системы континентального права.

В день слушаний небо над Арушей было очень мрачным. Я помню охватившее меня возбуждение, когда я ехала на заседание и думала о той церкви, вокруг которой на столах было разложено около 5 тысяч черепов, о костях, хрустнувших у меня под ногами, о лице человека, который говорил, что предпочел бы умереть. В тот день я почти физически ощутила смысл слов «неправосудный приговор».

В зале собралось множество юристов и фотографов, спешивших сделать фотографии до начала слушаний. (Помню, что Фаррелл появился последним и нес множество папок. Он не сел за прокурорский стол, пока все фотографы не были удалены из зала. Другие же сотрудники, даже те, кто не был занят в этом деле, старались привлечь к себе максимальное внимание.) В зале суда явно ощущалось напряжение. Я расценила это как зловещее предзнаменование нашей неудачи. Бараягвизу ждала свобода, а Руанда после этого откажется сотрудничать с нами. Появились судьи, и в зале воцарилась тишина. Несколько минут ушло на процедурные вопросы, и вот судья Жорда вызвал меня.

Я встала и заняла свое место за деревянной кафедрой. Во вступительном слове я попыталась сформулировать все риторические основания нашего заявления. Я сказала, что, закрыв дело «без сохранения права на предъявление иска по тому же основанию», суд лишил меня возможности обвинять: «Я была крайне удивлена… В тот момент, когда я заняла новую должность, мне говорили, что прокурор независим и обладает полной свободой предъявлять обвинение… Апелляционная же палата своим решением запрещает мне обвинять Бараягвизу. Это неслыханно!

«…Я понимала, что в системе континентального права, которой я руководствовалась более двадцати лет, это невозможно. Подобное решение просто не может быть вынесено… Давайте сразу расставим все точки над i. Результатом вынесенного решения станет освобождение, основанное на нарушениях процедуры. Но чтобы запрещать прокурору выдвигать новые обвинения… Я никогда не слышала ни о чем подобном».

С этими словами я перешла к описанию сути системы континентального права. Судье Жорда и другим членам палаты, которые прежде работали в этой системе, мои объяснения были вполне близки. Я рассчитывала на то, что они помогут восстановить баланс между системами англо-саксонского и континентального права. Это привело бы к отмене решения апелляционной палаты и позволило бы нам призвать Бараягвизу к ответу.

Затем я указала на то, что новые факты дают нам достаточно оснований для отмены решения от 3 ноября. Я отрицала, что прокурор признал ошибку, нарушавшую права обвиняемого. Затем я подчеркнула, что освобождение Бараягвизы станет оскорблением памяти погибших. «В этом зале только я представляю интересы жертв. По их поручению я умоляю вас позволить мне выдвинуть обвинения против Бараягвизы, человека, совершившего преступления против человечности. Его обвиняли в геноциде, и обвинения были подтверждены. Он более не подозреваемый. Он — обвиняемый… Его обвиняют в смерти более… восьмисот тысяч человек в Руанде, чему есть веские доказательства. Свидетельства его вины неопровержимы… Во имя правосудия, подлинного правосудия, во имя жертв, во имя Тех, кому удалось выжить… Есть люди, которые до сих пор страдают из-за происходящего в Руанде. Я всегда буду повторять, что Бараягвиза виновен…»

Оглядываясь назад, я понимаю, что могла перегнуть палку. Я позволила своему желанию говорить от имени жертв доминировать в выступлении и перешагнула границы презумпции невиновности и уважения к независимости трибунала. Наверное, мне нужно было подчеркнуть, что Бараягвиза был всего лишь обвинен в геноциде и преступлениях против человечности, что ему предъявлены обвинения. Я предвидела реакцию судей на подобную риторику. Но мне казалось необходимым подчеркнуть как можно яснее тот факт, что, не отменив своего решения, апелляционная палата позволит виновному человеку, который принимал самое непосредственное участие в геноциде, выйти на свободу, то этот поступок будет на их совести, а не на моей. Я почти требовала от судей пересмотреть решение от 3 ноября, и доверилась Фарреллу, которому предстояло подкрепить мои гиперболы тщательно подобранными юридическими аргументами и новыми фактами.

«Кто защитит права жертв?» — задала я риторический вопрос, вдохновленный воспоминаниями о той церкви. Я вспомнила непогребенные останки, ряды черепов, кости, усеявшие пол церкви, отчаяние на лице выжившего… Я заявила палате, что погибшие в той церкви имели право быть узнанными, но так и остались безымянными. Я сказала, что потомки погибших имели право видеть результаты вскрытия и знать, как погибли их родные. Я сказала, что мертвые имели право на нормальные похороны, и добавила, что все эти права были нарушены. «Большинство жертв не имеет даже имени, — сказала я. — Мы не знаем их имен, и о них никто не говорит… Если Бараягвиза не будет обвинен, это станет нарушением прав жертв… Давайте вспомним о тех, кто выжил, потому что у нас есть не только жертвы, не только трупы, но и выжившие, которым не безразлично, чем закончится наша работа…

Геноцид — это самое серьезное преступление против человечества. Наказание за геноцид — пожизненное заключение… Как прокурор, не могу смириться с тем, что правосудие может не учитывать серьезность совершенного преступления. Другими словами, преступления против человечности и геноцид не будут рассматриваться потому, что между пересылкой обвиняемого в Арушу и первым слушанием прошло три месяца, и эта задержка сочтена более серьезной, чем геноцид и преступления против человечности. Вы сочли, что три месяца были достаточно серьезным нарушением прав обвиняемого, чтобы запретить нам обвинять его в чудовищных преступлениях. Но я не могу этого понять…».