О чем говорят президенты? Секреты первых лиц - Вячеслав Кеворков Страница 26

Началом этой истории из плохого детектива следует считать следующий день после малоприятного разговора с шефом, когда руководитель аппарата КГБ в ГДР генерал-лейтенант Иван Фадейкин пригласил меня в свой служебный кабинет в Карлсхорсте, где за хорошо охраняемой оградой размещалась его резиденция.

И. Фадейкин был опытный военный контрразведчик, прошедший войну, после окончания которой немало потрудился вместе с Э. Мильке для совершенствования системы безопасности в ГДР.

Сложившиеся весьма доверительные отношения с Мильке помогали ему на первом этапе успешно продвигаться по служебной лестнице. Через какое-то время количество зависти — этой главной движущей силы интриги — перешло в качество и дало повод недоброжелателям распространить версию о том, что Фадейкин из представителя Москвы в ГДР превратился в представителя Мильке в Москве. Такое смещение акцентов ничего хорошего ему не сулило. Теперь он должен был заплатить за то, что установил «слишком» близкие не только служебные, но и личные отношения с министром госбезопасности ГДР. Москва плохо разбиралась в подобных оттенках, придерживаясь старой логики: если с кем-то еще, значит, против нас.

Словом, когда я ясным майским утром зашел в кабинет Фадейкина, над ним уже сгущались тучи, и он не мог не чувствовать их приближения.

Будучи человеком крайне осторожным, а также зная о наших отношениях с Андроповым, он никогда не задавал мне каких-либо вопросов по поводу моей миссии. В этой связи прозвучавшее довольно официально приглашение навестить его немного насторожило меня.

Вначале беседа шла о положении в ГДР, о растущем недовольстве населения уровнем жизни. Фадейкин чувствовал себя здесь во всеоружии. Что и говорить, уровень этот несравненно выше нашего, но восточные немцы принимают за эталон не нас, а своих западных собратьев. К нам же обращают взор только тогда, когда нужно дешевое сырье: нефть, газ…

Далее мы перешли к положению в ФРГ, к предстоящему голосованию по вотуму доверия Брандту, и конечно же к животрепещущей теме подкупа депутатов. Фадейкин оказался на удивление детально знаком с этой ситуацией. Он даже назвал фамилию перекупленного депутата и сумму, которая была обещана «народному избраннику» за этот его шаг. Оставалось неясным, какая из сторон должна была выплатить эти деньги.

— Можешь не сомневаться в достоверности информации, она исходит непосредственно от Мильке, а у него, как ты догадываешься, надежные источники в Западной Германии.

Сегодня это могут подтвердить многие.

Мы сидели более часа, а я все никак не мог понять цель нашей встречи, пока неожиданно Фадейкин не задал тот же вопрос, на который мне пришлось отвечать Андропову накануне: почему социал-демократы не возьмут на вооружение методы своих противников и не купят голоса нескольких депутатов. Я без ссылок на автора повторил ответ Бара. Фадейкин задумался, а затем предложил:

— Послушай, давай соберем необходимую сумму, получим согласие Центра и, не теряя времени, будем действовать. Иначе может оказаться поздно, останется лишь, как обычно, кусать локти от досады.

Такой службист как Фадейкин никогда бы не отважился на подобный разговор, не заручившись согласием «сверху».

Теперь все вставало на свои места. Что же касается лично меня, то реализация подобного плана не сулила ничего хорошего. Во-первых, Бар уже высказал свое принципиальное отношение к подобной сделке и, думается, не отсутствие денег являлось основой занятой им позиции; так что возвращаться к этой теме было бы более чем навязчиво. Во-вторых, я довольно рано усвоил, что любая комбинация с казенными деньгами — это основание быть подозреваемым в нечистоплотности.

С другой стороны, если Брандт провалится на выборах, недополучив один-два голоса, на меня «спустят всех собак», обвинив, в лучшем случае, в отсутствии идей, инициативы, а в худшем и в трусости.

Рано утром мне позвонил из Москвы человек, занимавшийся организационно-финансовыми вопросами, и сообщил, что в соответствии с указанием начальства он на следующий день отправляется на прием к Косыгину, чтобы получить официальное распоряжение на выделение определенной суммы в валюте. При этом он добавил, что премьер резко отрицательно относится ко всей этой затее и нет уверенности, что поход увенчается успехом.

Тем большим было мое удивление, когда на следующий день я вновь получил приглашение Фадейкина зайти, а он, увидев меня, молча вынул из сейфа портфель с пачками долларов США.

— Есть распоряжение шефа, надо вручить этот портфель, кому следует. Если нужна помощь, ну там, подстраховать в Западном Берлине — мы готовы, если нет, то действуй.

И он ободряюще похлопал меня по плечу.

Зачем понадобился Москве вторичный разговор с Баром на малоприятную для обеих сторон тему, было тогда неясно. Более поздний анализ навел меня на мысль, что Брежневу не доложили в свое время отрицательную реакцию Бара на сделанное нами предложение и затем пытались исправить дело вторичным заходом, придав ему более «конкретную форму».

Делать было нечего, и мы тут же связались по телефону с Баром. Выяснилось, что в течение трех ближайших дней он не сможет отлучиться из Бонна, и предложил нам, если дело срочное, прилететь к нему.

Мы отправились в аэропорт и, купив билет на ближайший боннский самолет, оставшиеся до его вылета часы скоротали за обсуждением возникшей ситуации.

В силу редкостной легкости характера, о которой я уже упоминал, Валерий был далек от того, чтобы драматизировать ситуацию.

— Не вижу причин для переживаний, — безапелляционно заключил он. — В конце концов, давать — не брать, предлагать — не просить. Согласятся взять деньги, в чем я сомневаюсь, — я сделаю тебе намек по телефону. Мы приедем в Берлин, и ты вручишь сумму на Пюклерштрассе из рук в руки. Ну, а откажутся — я вернусь один, и забирай меня, как обычно, из аэропорта.

Примерно с шести вечера я стал названивать в Бонн по телефону. Леднева разыскать долго не удавалось. Лишь около полуночи я обнаружил его в гостинице.

Следует заметить, что в те времена по своей форме разговор человека, связавшегося по телефону из Западного Берлина с кем-то в Западной Германии, значительно отличался от телефонного диалога между жителями западных стран. Берлинцы прекрасно осознавали, что городской телефонный кабель прежде, чем выйти в «свободный мир» вначале долго петлял по городским зонам союзников, а затем проделывал длинный путь по территории ГДР, и что в связи с этим к нему было подключено больше желающих подслушивать, чем говорить. По крайней мере во много раз больше, чем это предусматривается цивилизованными нормами в цивилизованных государствах.

«Диалог двоих в присутствии многих» заставлял людей прибегать ко многим смысловым и словесным ухищрениям. Старались не упоминать имен, заменяя их словами «знакомый», «приятель». Места и время самых невинных встреч тоже конспирировали: «как всегда», «на том же месте» и т. п.