Война иными средствами - Дженнифер М. Харрис Страница 25

Те же схемы обнаруживаются в других странах, где Китай и Россия поддерживают автократические режимы, враждебные Западу; это касается Беларуси, Узбекистана, Северной Кореи, Зимбабве, Судана, Анголы – и до недавнего времени относилось к Бирме. Подобные сделки и прочие формы поддержки явно диктуются материальными интересами, будь то потребность Китая в нефти или зависимость России от продажи обычных вооружений и ядерных реакторов в качестве важных источников государственного дохода. Некоторые аналитики считают, что поддержка Россией и Китаем недемократических стран определяется (в большей или меньшей степени) сугубо материальными факторами; это вряд ли делает Китай или Россию уникальными, поскольку Эфиопия, к примеру, в течение многих лет принадлежала к числу основных получателей американской финансовой помощи. Другие аналитики мыслят шире. «Защищая эти правительства от давления либерального Запада, – объяснял Роберт Каган десять лет назад, – автократии отстаивают собственные фундаментальные интересы» ^[152].

Изучение мотиваций упускает кое-что важное. Независимо от того, какова природа этих сделок, факт в том, что некоторые ведущие практики геоэкономики, например (но не только), Россия и Китай, также являются наиболее значимыми бизнес-партнерами и источниками финансирования ряда наиболее одиозных мировых автократий – как правило, способствуя укреплению внутриполитической силы этих режимов. Китай, обеспокоенный доступом к нефти в случае конфронтации с США, стремится наладить прочные отношения с правительствами Венесуэлы, Судана, Анголы, пребывающими в немилости у Запада, и развивает связи с бывшими военными диктаторами Бирмы в обмен на доступ к портовым сооружениям ^[153]. А поскольку Китайская Народная Республика постоянно добивается новых голосов в ООН в пользу своей позиции по Тайваню и Японии, Пекину вполне резонно обхаживать лидеров вроде президента Зимбабве Роберта Мугабе, очередного автократа, оппонирующего Западу ^[154]. Разумеется, мало кто из этих стран может считаться полноценным союзником. Но, не относясь к демократиям, Китай и Россия имеют значимые общие интересы по отношению друг к другу и к прочим автократиям, – интересы, которые, вновь цитируя Кагана, «находятся под угрозой в эпоху истинного утверждения либерализма. Никто не должен удивляться, если со временем сложится неформальная лига диктаторов, поддерживаемая и защищаемая Москвой и Пекином» ^[155].

Способ 6

Прежде существовавшие конфликты безопасности и экономическая напряженность способствуют взаимоусугублению в большей степени, чем в предыдущие эпохи.

Как отмечалось выше, государства все чаще предпочитают поигрывать геополитическими «мускулами» экономически – то есть прибегают к геоэкономическим подходам. Это не исключает демонстрации военной мощи, что показали недавнее вторжение России в Грузию (2008) и в Крым (2014) и китайская агрессия в Южно– и Восточно-Китайском морях, не говоря уже об американских кампаниях в Ираке и Афганистане. Но все чаще государства стремятся уладить внешнеполитические разногласия экономическими методами, будь то запрет экспорта ключевых сырьевых товаров или кибератаки на банковский сектор страны-соперника. Когда подобное случается, это означает, что экономическая напряженность и проблемы безопасности взаимно усугубляются. Случаи, когда экономические факторы определяют силовые противостояния – доступ к критически важным ресурсам является основным примером, – широко известны. Однако все чаще вызовы безопасности, сами по себе не обладающие значимым экономическим потенциалом, приводят к экономическим потрясениям.

Это особенно верно для Восточной Азии. Одно из возможных объяснений растущей напряженности в регионе заключается в восприятии Китаем собственного экономического могущества, а именно в убежденности в том, что Соединенные Штаты Америки, Япония и Корея сегодня слишком экономически зависимы от Китая, чтобы решительно противодействовать посягательствам последнего на существующие договоренности в сфере безопасности; такая версия часто озвучивается западными СМИ. Это, в свою очередь, стимулирует более агрессивное поведение. Некоторые аналитики поэтому считают ранние попытки Китая нарушить азиатский статус-кво в 2009 году – на фоне крупнейшего за семьдесят лет финансового кризиса – далеко не просто совпадением ^[156].

Невозможно спрогнозировать, чем обернутся эти тренды. Многое будет зависеть от того, как Соединенные Штаты, будучи признанным мировым лидером, осознают данные вызовы и как отреагируют на них. Скорее всего, на осознание повлияет, вероятно, тот факт, что, хотя многие государства «перепрофилируют» экономические инструменты для достижения геополитических выгод, сами США движутся в обратном направлении. Верно, что Вашингтон проводит более активную внешнюю политику на международной экономической арене, но он поступает так по причинам, которые гораздо теснее связаны с экономическим благополучием Соединенных Штатов, чем с геополитическими результатами. В США налицо растущее (и, на наш взгляд, обоснованное) признание того обстоятельства, что ныне – больше, чем когда-либо ранее, – внешняя политика США должна подразумевать экономическое возрождение дома. В самом деле, некоторые аналитики полагают, что в ближайшие десятилетия экономические показатели Америки будут расти и это важнее для геополитики, нежели обладание ядерным оружием или постоянное место в Совете безопасности ООН ^[157]. Отчасти тут можно наблюдать последствия того, как финансовые кризисы и порожденная ими экономическая нестабильность проникают в суть внешнеполитических дебатов ^[158]. Отчасти же перед нами поучительная история о том, как две продолжительные и дорогостоящие войны последнего десятилетия воздействовали на США и почему соображения о стоимости американского военного присутствия за рубежом так беспокоят творцов американской политики.