Новая Россия. Какое будущее нам предстоит построить - Михаил Делягин Страница 2

Ибо его насильственная украинизация неминуемо вызвала бы протест — и демонстративным сожжением недовольных заживо, как в Одессе, решить проблему не удалось бы. Крым неминуемо стал бы сопротивляться нацизму еще более решительно и энергично, чем Донецк и Луганск, и превратился бы в еще более страшный очаг гражданской войны с десятками тысяч жертв.

Поэтому воссоединение Крыма с Россией является для россиян не столько обретением новой территории или места для туризма и даже не столько естественным восстановлением исторической справедливости (как сказала пожилая крымская татарка, пережившая еще депортацию 1944 года, «русские не могли не вернуться, вопрос был лишь во времени»), сколько спасением более чем двух миллионов человек от нацистского террора. Принципиально важно, что спасение это оказалось осуществлено в полном соответствии с вдалбливавшимися в наши головы на протяжении жизни целого поколения западными ценностями — демократично, мирно и законно.

Воссоединение с Крымом, таким образом, стало для России не вопросом выгоды, а категорическим нравственным императивом, который оказался столь же категорически неприемлем для Запада — и по очень простой причине: он объективно означал укрепление России.

Вся юридическая, логическая и политическая казуистика, непрерывно извергаемая его представителями с момента воссоединения России с Крымом, все аналогии и аллюзии, вся мощь западной пропаганды не смогли прикрыть беспощадного в своей самоочевидности факта: Запад оказался в принципе неспособным признать правоту, что он считал невыгодным для себя.

А с учетом принципиальной значимости воссоединения с Крымом для России, неприемлемым для себя он счел простое существование нашей страны. Ведь допусти руководство России резню и гражданскую войну в Крыму с вероятным последующим вводом туда войск НАТО, оно доказало бы свою ничтожность настолько убедительно, что ему просто перестали бы подчиняться, — и страна бы рассыпалась. (Нечто подобное произошло бы, не останови Россия попытку геноцида мирного населения и истребления своих миротворцев, предпринятую в 2008 году саакашвилиевской Грузией в Южной Осетии.)

Таким образом, своим неприятием воссоединения России и Крыма Запад наглядно продемонстрировал каждому россиянину и российскому обществу в целом свое полное и принципиальное неприятие самого факта существования нашей страны.

Разумеется, представители нашего общества в массе своей не совершали подробных и развернутых умозаключений, подобных описанным выше, но ощущения от действий Запада и выступлений его представителей были совершенно однозначными и не оставляли никакого места для каких бы то ни было сомнений.

Нам предельно ясно и внятно дали понять, что для Запада хороший русский — это мертвый русский, и для того чтобы заслужить его похвалу или хотя бы нейтральное отношение к себе, мы должны умереть.

И это стало для нас в прямом смысле слова актом освобождения.

Разрушив свою страну в конце 80-х — начале 90-х годов и разочаровавшись под влиянием социально-экономического и политического кризиса в прежних коммунистических идеалах, наше общество приняло Запад в качестве не только образца для подражания, но и источника истины.

Открывавшиеся нам по мере познания Запада и взаимодействия ним его недостатки, порочность и корыстность его политики, двуличие и периодическая демонстрация откровенной враждебности воспринимались как некие частности, часто болезненные, порой даже шокирующие, но не имеющие принципиального значения.

Мы воспринимали его правила и институты как некий непреложный образец, который должны правильно скопировать и перенести к себе (причем патриотически настроенная часть общества ограничивалась констатацией, что это копирование должно учитывать наши особенности, в первую очередь культурные).

Представители Запада, вне зависимости от своего желания, воспринимались нами как некие учителя, которым нужно подражать и в соответствии с примерами которых нужно строить свою жизнь.

Такова была цена нашего поражения в холодной войне, таковы были последствия чудовищной психологической травмы, полученной нами при агонии и гибели Советского Союза и в значительной степени не изжитой еще до сих пор.

Более четверти века национального предательства мы жили в тени «старшего брата», с оглядкой на него, стараясь заимствовать у него все, что только было в наших силах.

Аргументы в виде колбасы, автомобилей, демократии и порядка были слишком наглядны и очевидны для того, чтобы вдумываться во внутреннее устройство и закономерности Запада. Понимание того, что его благополучие основано на жесточайшей эксплуатации и подавлении всех остальных, кого он не считает собой (включая даже многие формально принятые в Европейский союз страны Восточной Европы), и что Россия не имеет ни малейшего шанса когда бы то ни было быть принятой в узкий круг «своих», оставалось доступным лишь достаточно узкому кругу специалистов.

Это же касалось и анализа нарастающих проблем развитых стран, включая неуклонное и при этом постоянно ускоряющееся размывание «среднего класса», начавшееся с момента уничтожения Советского Союза.

Но самое главное — восторгаясь потрясающими нас достижениями Запада в самых разнообразных сферах и наслаждаясь ими в туристических поездках, мы, как правило, просто не обращали внимания на то, что они были созданы или, как минимум, подготовлены не нынешним, а прошлым поколением жителей развитых стран — отцами, а то и дедами и прадедами тех, кто вальяжно и пренебрежительно поучал и все еще поучает нас, при этом (а порой и за счет этого) эффективно и безжалостно эксплуатируя наши ресурсы и возможности.

Сегодняшний Запад опирается на принципы, институты и законодательные нормы, созданные и внедренные в практику десятки лет назад. Меняя частности, он почти не создает нового, а когда создает, будь то расширенный Евросоюз и зона евро или предоставление меньшинствам юридических и материальных преимуществ, это вызывает серьезные сомнения и обоснованные тревоги.

Нынешнее поколение западных политиков потрясает своим доктринерством, безграмотностью, человеческой ничтожностью, с одной стороны, и безграничной самоуверенностью и апломбом — с другой. Они не способны брать на себя ответственность и производят впечатление плохих актеров, нанятых для игры в мыльной опере с постоянно переписываемым сценарием.

Запад как великая, мощная и продуктивная система был построен прошлыми поколениями политиков и обычных людей, а нынешние не более чем потребляют, не развивая, а порой и разрушая их достижения, так же, впрочем, как и мы потребляем достижения советской эпохи.

И брать пример с не позавчерашнего, а нынешнего деградирующего Запада просто не в чем.

Не говоря о том, что брать пример с нынешнего Запада оказывается невозможным просто технически — в силу глубоких ценностных различий.

Первым шоком, свидетельствующим о принципиальной, непреодолимой ценностной несовместимости России и Запада, стали сообщения о ювенальной юстиции. Сначала к ним относились как к некоему недоразумению или неизбежным издержкам правильного в своей основе дела (или вовсе как к сознательной лжи официальной российской пропаганды), но рост числа случаев ее реализации и, главное, чудовищный опыт ее переноса на российскую почву показал ее абсолютное бесчеловечие и разрушительность.