Периферийный авторитаризм. Как и куда пришла Россия - Григорий Явлинский Страница 2

Выражение «периферийный капитализм», которым я тогда активно пользовался, на мой взгляд, отражает не только место России в глобальном хозяйстве, частью которого мы бесповоротно стали после краха советского «развитого социализма», но и характер возникшей на ее обломках новой общественной системы. Я хотел сказать, что не только для нас, но и в целом для периферийных частей всемирного капитализма многое в подобном характере хозяйственных отношений является печальной нормой, при всем огромном значении частных особенностей. Черты социально-экономической модели, присущие России образца второй половины 1990-х годов, можно обнаружить во многих политически «переходных» странах, не входящих в ядро современной мировой экономики.

Соответственно, на фоне оптимистичных (по своей сути) прогнозов о якобы скором завершении переходного периода; о том, что молодой и энергичный российский капитализм вот-вот возьмет судьбу страны в свои сильные руки, я утверждал, что переход из сложившейся на тот момент в России экономической ситуации к экономике, характерной для развитых стран, – не естественный плавный переход, а редкостный исторический шанс, требующий для своей реализации упорных целенаправленных усилий всей российской элиты. Мои рассуждения о необходимости для этого нового общественного договора, создания принципиально новых институтов и осуществления с их помощью подлинных, а не мнимых реформ многие тогда отметали как занудное резонерство, как оправдание моего якобы нежелания брать на себя ответственность за участие в непростых, но в целом ведущих в «правильном направлении» процессах преобразования России.

Наконец, в-четвертых, я неоднократно говорил о том, что быстро сформировавшаяся в России система «периферийного капитализма» обладает внутренней устойчивостью и может в более или менее неизменном виде существовать в течение десятилетий, особенно если не будет подвергаться испытаниям на прочность угрожающими воздействиями извне. Она опирается на собственную социальную базу в лице тех слоев и групп в обществе, которые могут даже в условиях меняющихся «правил игры» извлекать административную и криминальную ренту из своего текущего положения, а в некоторых случаях – и «прогибать» эти правила в свою пользу. Более того, наличие больших запасов природного сырья, прежде всего углеводородов, дает возможность не только гарантировать в течение долгих лет благополучие привилегированных слоев общества (то есть тех, кто имеет возможность реализовать свое положение в обществе для извлечения рентного дохода), но и обеспечить работой и доходами довольно многочисленные слои тех, кто так или иначе улавливает возникающие в результате добычи и реализации этих ресурсов потоки доходов и спроса. Это, в свою очередь, означает высокую вероятность закрепления на исторически длительный период подобного рода системы, которая при всей своей уродливости и малой эффективности не содержит в себе жестких объективных внутренних ограничителей и, более того, способна в среднесрочной перспективе сосуществовать с экономическим ростом, ростом доходов и потребления и доминирующим ощущением увеличивающегося благосостояния.

Соответственно, я предполагал, что вывести страну из равновесной системы полузастойного типа могут только политически мотивированные целенаправленные усилия властей при поддержке большей части экономической элиты. Что же касается стихийной эволюции общественного сознания и институтов, на которую многие возлагали тогда немалые надежды, то мне она представлялась сомнительной перспективой. Именно с этим были связаны мои призывы к формированию широкой общественной коалиции в поддержку реформ и фактически навязывания власти новой повестки дня, включающей в себя, в частности, легитимацию власти и собственности в стране путем их широкого общественного признания на основе принципов права, справедливости и социальной ответственности, а также единства прав и обязанностей собственников; недопущение концентрации власти в одних руках и создание механизмов юридически корректной замены лиц, осуществляющих властные полномочия, через давление «снизу»; повышение прозрачности процесса принятия решений государственными органами и структурами, а также деятельности политических партий и лоббистских групп и др. В качестве механизма достижения этих целей я предлагал заключение широкого общественно-политического соглашения между представителями государства, крупного бизнеса и гражданского общества, которое бы сформулировало своего рода «дорожную карту» реальных мер по достижению вышеназванных целей [1].

Сегодня, оценивая ход событий с начала 2000-х годов и по сегодняшний день, я не вижу необходимости по его результатам вносить существенные коррективы в обрисованную выше картину. Строго говоря, наблюдавшийся вплоть до 2008 г. рост доходов и богатства (и притом существенный – было бы неразумным этого не замечать) в результате увеличения экспортных доходов и их последующего перераспределения через рыночные механизмы и государственный бюджет не привел к изменению сущностных характеристик того общества, в котором мы живем.

Российский капитализм был и остается характерным и одновременно весьма своеобразным образцом окраины мирового хозяйства, экономически (и технологически) зависимой от его ядра – развитых стран Запада; сохраняющим в себе огромные анклавы архаичных хозяйственных и общественных укладов и лишенным внутренних двигателей роста и развития в виде самостоятельного накопления капитала на обновляющейся технологической основе.

Структура экономики за эти годы не только не усложнилась, но, наоборот, еще больше приблизилась к модели, ориентированной на внешние источники спроса, на ограниченный круг традиционной продукции и внешние же источники инвестиций. Более того, невзирая на все разговоры об обратном и даже предпринимаемые сугубо административные меры, за прошедшие годы ситуация усугубилась тем, что трудоемкие сектора строительства и сферы услуг стали в возрастающей степени полагаться на импорт рабочей силы, в то время как значительная часть собственных трудовых ресурсов утрачивается в результате открытой и скрытой эмиграции наиболее молодой и способной ее части и люмпенизации трудоспособного населения в экономически неблагополучных и «неперспективных» регионах.

Да и восприятие России – как внутри страны, так и за ее пределами, – по мере того как годы глобального военно-идеологического противостояния США и СССР уходят все дальше в историю, все больше отражает ее нынешнее состояние пусть и весомой, но периферийной и сравнительно малозначимой части мирового хозяйства, чья роль, с одной стороны, сводится преимущественно к поставкам нефти и газа, некоторых других сырьевых продуктов, а также торговле «ширпотребом» ВПК и оказанию некоторых транспортных услуг, а с другой – к потреблению товаров массового спроса. Огромный ядерный арсенал, конечно, гарантирует ей свободу от угрозы прямой военной интервенции, но он не может обеспечить России имидж высокоразвитого государства, способного претендовать на участие в мировом лидерстве – экономическом, технологическом и, как следствие, политическом. Образ России как преемника Советского Союза – «великой державы», претендовавшей на роль технологического лидера, хотя бы в некоторых ключевых областях, – постепенно трансформировался в картинку перспективной, но несопоставимо более скромной во всех отношениях экономики, стоящей в одном ряду с Индией, Китаем и Бразилией. Строго говоря, растущее ощущение глубокого разрыва между Россией, которая избавилась от ярлыка «постсоциалистической» и «переходной» экономики, но так и не смогла стать частью развитого мира, и самим этим миром, прежде всего европейскими странами, и явилось одной из важнейших причин резкого роста в эти годы антизападных настроений в российской элите.