Секреты Российской дипломатии. От Громыко до Лаврова - Леонид Млечин Страница 19

Еще до прихода социал-демократов к власти, летом 1963 года, Эгон Бар выступал в Евангелической академии в Тутцинге. Он говорил об «изменении посредством сближения», эта идея — Wandel durch Annaeherung (перемены через контакты) ляжет в основу восточной политики правительства ФРГ. Там же Вилли Брандт сказал: «Решение германского вопроса возможно только вместе с Советским Союзом, а не в конфронтации с ним».

С московской стороны связными были Вячеслав Кеворков и Валерий Леднев. В принципе ничего особенного в этом нет. Иногда политикам не нравится протокольное общение через чопорных и медлительных дипломатов, они хотят ускорить дело, напрямую связаться друг с другом, и тогда они обращаются за помощью к разведчикам. По словам Кеворкова, всю работу по сближению Советского Союза и Западной Германии выполнил КГБ. Министерство иностранных дел и главный советский дипломат Громыко только мешали разведчикам.

Но советские дипломаты, которые ведали отношениями с Западной Германией, иронически воспринимают сенсационные признания бывших разведчиков. Дипломаты говорят, что вся работа по установлению отношений с Вилли Брандтом, по подготовке договора с ФРГ была проделана все-таки не разведчиками, а сотрудниками Министерства иностранных дел. Громыко сам пятнадцать раз встречался с внешнеполитическим советником Брандта Эгоном Баром и столько же раз с министром иностранных дел Вальтером Шеелем.

Эгон Бар позднее рассказывал, как Громыко знакомился с Вилли Брандтом — тот служил еще министром иностранных дел, но уже было ясно, что он может возглавить правительство. Встреча произошла в Нью-Йорке во время сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Корреспондент немецкого информационного агентства передал Бару записку следующего содержания: «Советский пресс-атташе сообщил мне, что, если господин Брандт пожелает побеседовать с господином Громыко, ответ будет положительным».

Это был характерный ход. Пожелание более значимого лица встретиться и «прощупать» нового заметного политика надлежало трансформировать в просьбу лица менее значимого принять его. «Я проникся симпатией к человеку, который, казалось, всегда находился на службе, — писал Эгон Бар о Громыко. — Работа загораживала человека. Будучи мастером своего дела, он, конечно, мог позволить себе — пусть и сухо, но поболтать, однако не любил этих «мелких разговоров».

Сам канцлер говорил, что «нашел Громыко более приятным собеседником, чем представлял его себе по рассказам об этаком язвительном «Господине «Нет». Он производил впечатление корректного и невозмутимого человека, сдержанного на приятный англосаксонский манер».

Вилли Брандт поставил на карту свою политическую карьеру ради того, чтобы установить новые отношения между немцами и русскими, между немцами и славянами, между немцами и Восточной Европой. Несмотря на проклятия многих своих соотечественников, он приехал в Москву, чтобы в письменной форме подтвердить: итоги войны неизменны, и немцы не будут претендовать на территории, которых они лишились в 1945 году. 12 августа 1970 года Вилли Брандт подписал с Косыгиным Московский договор. ФРГ и Советский Союз признали нерушимость послевоенных границ и договорились решать спорные вопросы только мирным путем. Послевоенная Европа жила в страхе перед советскими танками. Московский договор, подписанный Брандтом, успокоил европейцев. И Москва убедилась в том, что Федеративная Республика не готовится к военному реваншу. Восточная политика Брандта сделала жизнь в Европе более спокойной и разумной.

Но на советских людей договор с немцами произвел поначалу пугающее впечатление. Брежнев полушутя позвонил главному мидовскому германисту Валентину Михайловичу Фалину:

— Ты что натворил? Звонят секретари обкомов. На Смоленщине, в Белоруссии и Предуралье население расхватывает соль, мыло и спички: «С немцами договор подписали. Значит — скоро война».

Судьба Московского договора зависела от депутатов бундестага. Могли его и не ратифицировать. Это был бы провал для Брандта, но еще больший провал для Брежнева. Ему могли бы сказать — а мы тебе говорили, что с этими реваншистами нельзя иметь дело».

Многие партийные чиновники выступали против сближения с западными немцами, хотя боялись высказывать это публично. Первый секретарь ЦК Компартии Украины Петр Шелест записал в дневнике: «В «Литературной газете» появился снимок: Брежнев, Брандт и его супруга стоят под руку, улыбаются. Кому это нужно, неужели мы такие «друзья и приятели», чтобы это так рекламировать в нашей печати?»

А в Западной Германии сплотились силы, которые пытались торпедировать договор. Весной 1972 года Москва замерла в ожидании: удастся ли Брандту добиться в бундестаге ратификации Московского договора — у социал-демократов не хватало голосов.

Генерал Кеворков пишет, что получил в резидентуре советской разведки чемоданчик с большой суммой в немецких марках с заданием передать деньги Эгону Бару для подкупа депутатов от оппозиции. Кеворков пишет, что передать деньги ему не удалось, и он отвез чемоданчик назад в резидентуру.

Но один депутат от оппозиции все-таки проголосовал за Московский договор. Утверждают, что он действительно был подкуплен. Впрочем, у депутата могли быть и иные мотивы. Для Западной Европы разрядка стала возможностью выбраться из-под доминирования великих держав. «Восточную политику» Брандта поддержал такой консервативный политик, как глава баварского правительства Франц Йозеф Штраус. Сын мясника, он не стеснялся в выражениях и однажды сказал: «По мне лучше задница Эйзенхауэра, чем лицо Сталина». Но Штраус искал пути для восстановления отношений между двумя Германиями, которые не признавали друг друга.

От исхода голосования в Бонне многое зависело. Оно происходило накануне пленума ЦК КПСС по международным делам, и Брежнев понимал, что если немцы отвергнут договор, то кто-нибудь на пленуме скажет: зачем нам нужна эта разрядка, если империалисты нас обманывают на каждом шагу? И все усилия Брежнева и Громыко пойдут насмарку…

По страшной иронии судьбы политическую карьеру Вилли Брандта сломали те, кто был ему столь многим обязан. Он вынужден был уйти в отставку с поста канцлера, когда выяснилось, что его личный референт Гюнтер Гийом работал на разведку ГДР. Разведчики любят рассказывать о всемогуществе своей организации и о тех благих делах, которые совершает разведка. Но любопытно, что о подвигах разведки повествуют только сами разведчики.

Как показывает мировой опыт, разведка может быть лишь вспомогательным средством дипломатии, и не более того. А иногда, как в случае с Брандтом, самые большие успехи разведки наносят ущерб государству.

Когда Вилли Брандт зачитывал в бундестаге заявление об уходе в отставку — из-за истории со шпионом Гийомом, Эгон Бар заплакал. Он плакал, не стесняясь окружающих и фотокорресподентов. Он сожалел не о том, что и ему придется покинуть правительство. Он сожалел о том, что из активной политики уходит Вилли Брандт — человек, рожденный для того, чтобы находиться на посту канцлера.

После ухода Брандта восточные немцы неофициально извинились перед ним: это не мы, а русские заставляли держать возле вас агента. Москва тоже нашла способ выразить сожаление: мы бы никогда такого не сделали, это все восточные немцы. Брандта эти извинения очень веселили. Новым канцлером стал Гельмут Шмидт, занявший более жесткую позицию в отношении ГДР и СССР.