Мировая борьба. Англосаксы против планеты - Андрей Фурсов Страница 19

В основе многих из этих ошибок лежит, помимо прочего, одна причина, и Дехийо несколько раз обращается к ней: непонимание континентальными монархами и лидерами возможностей и намерений островных держав и неоправданный простой количественный перенос континентальных западноевропейских реалий и принципов на мировую политику. Особенно это характерно для немцев и Дехийо прав, когда пишет, что история послебисмарковской Германии – это «печальная история постоянной неспособности континентальных жителей по достоинству и адекватно оценить необычные и скрытые источники силы островных наций. Эта неспособность представляет собой базовое явление», в котором интеллект подчинятся воле к жизни с катастрофическими последствиями.

Именно геополитическая некомпетентность привела к тому, что немцы рассматривали мировую политику по аналогии с европейской, и в результате пустились в мировую авантюру ХХ в. на основе ограниченного опыта континентальной державы XIX в., не принимая в расчёт русский и американский факторы и потому, например, не предвидели возможности объединения Британии и России – в европейских масштабах подобное, действительно, было крайне маловероятно, а на мировой шахматной доске – вполне возможно.

Всё это не позволило немцам реализовать полностью в 1930-е – первой половине 1940-х годов то «зловещее интеллектуальное превосходство», о котором писал К. Поланьи, и которое в течение нескольких лет принесло им ошеломляющий успех дома и в Западной Европе.

Некомпетентность, континентально-европейская ограниченность и прусско-немецкий самоуверенный провинциализм порождали катастрофические иллюзии. О том, какую роль иллюзии играли в мировоззрении Гитлера, свидетельствует, в частности, его отношение к Великобритании, к Британской империи, с которой он, по сути, всегда готов был заключить мир. Полагая, что сможет договориться с англичанами и дружить с ними, а точнее, быть допущенным в дружбу. Трудно сказать, чего больше было в этой вере – стремления плебея дружить с аристократом или немецкого исторического комплекса перед британским львом. Нечто подобное, похоже, испытывал по отношению к англичанам и Наполеон – вот он, непреодоленный комплекс даже великих политических лидеров континента по отношению к островитянам, который исходно не мог не ослаблять позицию, точность расчёта и – волю, хотя у Наполеона иллюзий было конечно же меньше. В любом случае Гитлер не знал и не понимал геополитического правила замечательного русского геополитика Е. А. Едрихина-Вандама (1867-1933): «Хуже вражды с англосаксом, может быть только одно – дружба с ним». С тем самым англосаксом, который исходит из того, что у Англии нет вечных друзей, а есть вечные интересы, а для этих интересов всегда были нужны слепые агенты, пешки в британской игре на континенте: Пруссия, Испания, Германия, Россия. Сталин это понимал. Гитлер этого понимать не хотел, как и того, что Гитлер словно не понимал, что захватывая и объединяя под эгидой Германии Европу в некое целое, он материализует вековые кошмары правящего класса Великобритании (Европа, находящаяся под властью континентального гегемона, а не разделенная на два лагеря) и бросает этому классу такой вызов, с которым тот никогда не примирится. А потому мир и тем более дружба в данной ситуации исключены по определению.

Уже в 1940 г. Черчилль выразил серьезнейшие опасения по поводу того, что немцы могут создать единое европейское экономическое сообщество. Министр экономики Рейха Вальтер Функ прямо заявлял о необходимости создания экономически единой Европы (об этом пишет в своей книге «Сумерки Запада» К. Коукер), в чем его активно поддерживали бельгийцы, голландцы, французы. Гитлер в самом начале войны охарактеризовал ее не как просто германо-английский конфликт, а вопрос выражения общеевропейских интересов, т. е. создания Пан-Европы – это высказывание фюрера приводит историк Дж. Лукач в книге с красноречивым названием «Последняя европейская война, 1939-1941». И дело не только в том, что в свое время британцы поспособствовали Адольфу Алоизовичу на его пути к власти, чтобы использовать его потом, как в XVIII в. использовали Фридриха II (почему-то названного великим) Прусского. Дело и в неверной оценке Гитлером мирового развития и места в ней Британской империи – рушащуюся империю он считал фактором, придающим устойчивость миру (т. е. проецировал на середину XX в. ситуацию XIX в.); в неумении адекватно оценить подъем США (т. е. узкоевропейский взгляд на мир в эпоху, когда Европа уже по сути закатилась – Шпенглера надо было читать внимательнее).

Впрочем, не только у немцев, но и у русских с мировым ви́дением и «большой стратегией» было неважно. Как заметил в своих воспоминаниях Н. Е. Врангель, отец генерала П. Н. Врангеля – «чёрного барона», его «всегда поражало непонимание Европой и особенно Англией России. Там верили в миф, были убеждены, что у русского правительства существует какая-то планомерная иностранная политика (речь идёт о второй половине XIX в. – А.Ф.), что русский двор стремится сознательными шагами к точно намеченной цели. И, что ещё более странно, вслед за Европой эту легенду уверовало не только само русское общество, но и само беспочвенное русское правительство», хотя на самом деле ни плана, ни последовательности в русской политике не было.

Когда-то, прочтя эти строки, я задался вопросом, а был ли период, когда в русской внешней политике были «план и последовательность»? Таких периодов оказалось очень мало. Это 1920-е – 1940-е годы; это, пожалуй, 1770-е – 1840-е годы и то с оговорками. Англичане ошибались по поводу русской политики, поскольку судили по себе. Необычайно искусный в жизненной борьбе народ – так охарактеризовал их Е. А. Едрихин-Вандам. В предисловии я уже цитировал его мысль об искусстве мировой шахматной игры англосаксов, его предсказание того, что мы, русские «такого именно рода искусство увидим сейчас в действиях американцев и англичан против нас самих» – так оно и вышло в ХХ в., особенно в 1980-е – 1990-е годы. Такого искусства не было ни у французов (даже у Наполеона, проигравшего, кстати, 7 кампаний из своих 14, не говоря о попытке в целом), ни у немцев, ни, как оказалось, у русских. И уже в силу этого все они не могли дать верную оценку островитян и совершали фатальные ошибки, особенно грешили этим соседи англичан в Западной Европе.

Революционные претенденты и будущее. Есть ещё одна интересная черта континентальных претендентов в войнах за господство в Европе и мире, по крайней мере, с главной фазы англо-французской борьбы за гегемонию – наполеоновских войн (Семилетняя война была прологом, разминкой). Все континентальные претенденты эпохи Модерна (речь идёт о его классической – 1789-1991 гг. – фазе, а не о ранней – XVII–XVIII вв.) – революционеры. Наполеон, Гитлер, Сталин – всё это революционеры. Левые ли, правые, но революционеры. И в то же время укротители революций: экспансия, борьба за господство с англосаксами, по крайней мере, у Наполеона и Гитлера – это и укрощение революции внутри страны путём её выноса, экспорта за рубежи Франции и Германии. Революционная международная экспансия была, помимо прочего, внешней фазой революции, и её старт означал торможение, затухание внутренней фазы.

В данном случае, однако, интерес вызывает не столько революция сама по себе, сколько тот факт, что начиная с последней трети XVIII в., т. е. когда реально началась борьба за мировое, а не просто европейское господство, только революция в континентальной стране создавала условия для того, чтобы данная страна оказалась способной бросить вызов морскому гегемону и ввязаться в борьбу с ним («а там посмотрим»). Это, помимо прочего, свидетельствует и о следующем. В эпоху доиндустриальной, «ранней» современности, когда борьба в Европе разворачивалась за господство именно в самой Европе, борьбу эту вели монархии – «континенталы» против «островитян». Однако когда войны в Европе и за неё стали функцией борьбы за мировую торговую гегемонию, а островитяне начали уходить в «индустриальный отрыв», их протагонистом мог быть только революционный (или революционно-консервативный), но не традиционно-монархический режим. В условиях подлинно мировой борьбы, когда континенталам нужно было нейтрализовывать разрыв, только социо-энергетическое, организационное и интеллектуальное преимущество могло предоставить шанс на победу («организация бьёт класс»). На эволюционном пути континентальный претендент исходно не имел никаких шансов, заведомо проигрывал.