Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - Наталия Таньшина Страница 19

Практический склад ума и особенности характера приводили к тому, что Николай Павлович старался вникать во все дела. Требовательный к другим, он был наиболее строг к себе. Государь развивал неутомимую деятельность, будь то чтение отчетов и бумаг, которые он изучал от корки до корки, испещряя пометами карандашом на полулистах почтовой бумаги, а то и меньше, или смотры, ревизии, дальние поездки по российским дорогам, зарубежные вояжи. «Деятельность его, и физическая и моральная, всегда превосходила, казалось, силы обыкновенных людей», – писал барон М.А. Корф. Он не любил «тунеядцев» – слово, характерное для его лексикона ^[122].

Подобно Петру, на которого Николай Павлович искренне пытался походить, он старался научиться делать все, вплоть до того, что самонадеянно пытался управлять большим парусным судном нестандартных габаритов «Россия», построенным с некоторыми изменениями в плане по высочайшей воле.

Что касается стиля правления самодержца Николая Павловича и конституционного короля Луи-Филиппа, то ничего общего, на первый взгляд, быть не могло. Однако первое впечатление обманчиво. Конечно, Николай Павлович, абсолютный монарх, был главным распорядителем, устроителем и вершителем судеб в империи. Как в свое время написал князь Клеменс фон Меттерних своему посланнику в Петербурге графу К.-Л. Фикельмону, «когда говорят о России, то при этом говорят об императоре Николае» ^[123]. По словам другого иностранца, художника Ораса Верне, император «хочет непременно сам вникать в малейшие подробности всего, что происходит в его империи» ^[124].

Кроме того, людей, на которых он мог бы опереться и которые могли бы принимать самостоятельные решения, в его окружении не было. Как писал граф Оттон де Брэ, советник баварского посольства (1833–1835), а затем баварский посланник в Петербурге (1843–1859), «все государственные сановники в глазах этого монарха» «являются исполнителями его воли и орудиями его администрации и политики». Государь «охотно принимает советы тогда, когда спрашивает», но «по своему характеру почти недоступен постороннему влиянию». По словам дипломата, «Николай до такой степени преисполнен сознанием своей власти, что ему трудно представить себе, чтобы какие бы то ни было люди или события могли оказать ему сопротивление. Быть приближенным к такому монарху равносильно необходимости отказаться, до известной степени, от своей собственной личности, от своего я и усвоить себе известный облик» ^[125].

Луи-Филипп – конституционный монарх, получивший власть от народных избранников, обязанный придерживаться Конституционной хартии и править посредством министров, опираясь на Палаты. Однако он вовсе не хотел быть королем, который «царствует, но не управляет». Он стремился решать все дела сам, вмешиваться во все детали.

Как отмечал английский исследователь Теодор Зелдин, Луи-Филиппу очень нравилось быть королем; он испытывал страсть к власти и имел исключительно высокое мнение о своем таланте политика. Кроме того, он полагал, что должен обладать властными полномочиями еще и потому, что если он станет «бессильным» конституционным монархом и предоставит решение всех вопросов профессиональным политикам, то те ввергнут страну в ужасную смуту, революцию, войну, а его самого лишат престола ^[126]. Поэтому король хотел отделаться от сильных политиков, таких как Л.-В. де Брой и А. Тьер, создавая, по крайней мере до октября 1840 г., нестабильные министерства и не противодействуя затяжным министерским кризисам ^[127]. Н.Г. Чернышевский писал, что король «…стремился иметь министрами не тех людей, на которые указывало общественное мнение или хотя бы мнение большинства депутатов, а людей, которые были бы простыми исполнителями его личных желаний» ^[128].

В донесении Нессельроде от 8 (20) июня 1834 г. Поццо ди Борго писал: «Луи-Филипп, опираясь на новую Францию, Францию доктринерскую, промышленную и буржуазную, придерживаясь либеральных принципов правления, введенных в практику людьми гнусными и раболепными, обладает почти безграничной властью в стране» ^[129].

По словам политического и военного деятеля тех лет маршала Э. Кастеллана, «диктат министров для него был невыносим. Он всегда пытался плести интриги и вмешиваться в дела» ^[130]. Король как-то сказал герцогине Доротее де Дино, племяннице и на протяжении двадцати с лишним лет спутнице жизни Ш.-М. Талейрана: «Знаете мадам, чтобы все шло хорошо, надо, чтобы я был управляющим всего, и в то же время, чтобы мне лично ничего не принадлежало» ^[131].

Королю было сложно совершать назначения на важнейшие посты, поскольку приходилось прислушиваться к мнению главы кабинета или министров. По этой причине некоторые важные дипломатические посты в начале царствования Луи-Филиппа в течение многих месяцев оставались вакантными. Один из ярких французских политиков тех лет Одилон Барро отмечал в своих «Мемуарах», что, хотя Луи-Филипп «имел искреннее убеждение в необходимости представительных учреждений для Франции, был решительно настроен уважать произнесенную им клятву, однако в его характере имелись черты, очень мало совместимые с условиями существования этих институтов». По словам Барро, в короле сочетались «странная смесь буржуазной простоты и потребности доминировать; философский ум, более чем свободный в некоторых отношениях, и предрассудки рождения; революционные страсти и необдуманный страх перед революцией…» ^[132]

Луи-Филипп был королем в высшей степени умным, активным, но властным и мелочным. Он хотел решать все дела сам, вмешиваться во все детали; суть его правительственной системы заключалась в том, чтобы управлять Францией с помощью, а не посредством палат. Российский чиновник Чубаров, посетивший Францию в 1837 г. и оставивший весьма интересные наблюдения о Луи-Филиппе, писал: «По наружности кажется, что Луи-Филипп не имеет никакого влияния на ход дел государственных, что все преимущества его заключаются в одном королевском титуле и в некоторых, весьма ограниченных правах, по Хартии 1830 года ему предоставленных. Но в самом деле, едва ли не выходит противное… он, имея на своей стороне президента палаты депутатов, распространил права конституционного короля далеко за пределы Хартии… Луи-Филипп делает, что хочет, или, лучше сказать, держит обе палаты, и депутатов, и пэров в таком положении, что они не делают только того, чего он не хочет: поспорят, пошумят, а всегда окончится так, как он предполагает» ^[133].