Сталин. Вспоминаем вместе - Николай Стариков Страница 17

«Т. Хренников: …Сталин, Молотов и Ворошилов пришли в театр слушать мою оперу… получилось так, что я в тот вечер был в Киеве. Представьте себе, на премьере этой же оперы. И ведь Владимир Иванович [Немирович-Данченко] предупреждал меня, говорил, чтобы я не уезжал. Дело в том, что он пригласил Сталина, и тот сказал, что на один из ближайших спектаклей придет. Но мне надо было поехать в Киев… И уехал… А он как раз на следующий спектакль и пришел!

– Досадно было?

Т. Хренников: Не то слово. Вы только вообразите: я иду на премьеру своей оперы в Киеве, а газетчики кричат: “Товарищи Сталин, Молотов и Ворошилов на постановке оперы Тихона Хренникова “В бурю”!”

– И что потом рассказывал вам Немирович-Данченко?

Т. Хренников: Он меня ругал! Потому что, говорит, товарищ Сталин пригласил в ложу меня и вас, удивился, что вас нет. Ну, мол, пришлось объяснять, вы на киевской премьере этой же оперы… Что делать? Я рвал на себе волосы, но было поздно» [105].

Чем же кончилось дело? А тем, что Сталин спектакль… похвалил. Но ведь Сталин был мстительным и злопамятным? Нет, Сталин был НОРМАЛЬНЫМ. И поэтому все понял и не обиделся. Ведь, в конце концов, точная дата его визита действительно не назначалась. Спустя десять лет Сталин назначил Хренникова генеральным секретарем оргкомитета, а заодно и председателем музыкальной секции Комитета по Сталинским премиям.

А вот еще случай, описывающий процедуру получения Сталинских премий (со слов того же композитора Тихона Хренникова). Она была вполне свободной и демократической. Каждый год сначала проходило обсуждение кандидатур и тайное голосование по секциям. Потом кандидатуры обсуждались на пленуме комитета, и здесь опять проходило тайное голосование. Лишь после этого окончательно формировался список. А далее заседало Политбюро, принимавшее окончательное решение.

«Т. Хренников: Мы обсуждали роман Константина Седых “Даурия” Замечательный роман, я его прочитал, мне он очень понравился. Он прошел в комитете через тайное голосование, его рекомендовали на премию второй степени. Единственный человек, который выступил против этой книги, был Фадеев. Ему Сталин говорит: “Товарищ Фадеев, ведь это же не публицистика, это же художественное произведение. Я считаю, что там великолепно показана роль партии. И ведь в художественном произведении, в романе необязательно с абсолютной точностью показывать отдельные исторические эпизоды, мелкие факты, которые запечатлелись в вашем сознании, когда вы там жили. Это прекрасная книга”.

Фадеев опять возражает: “Товарищ Сталин, я с вами не согласен, я категорически против этой книги” И продолжает свои аргументы, доказывает свое. Сталин ему: “Товарищ Фадеев, нельзя же так. Это ведь литературное произведение, которое читается с захватывающим интересом, выразительно воспроизведена одна из блестящих страниц нашей революции на Дальнем Востоке”.

– Фадеев спорил? Значит, можно было спорить со Сталиным?

Т. Хренников: А почему нет? Фадеев не просто спорил, а очень резко возражал Сталину. К согласию, к консенсусу они не пришли» [106].

В итоге Фадеев «стоял насмерть». Тогда Сталин обратился к Политбюро: ну что, дадим премию Седых? И вопреки мнению Фадеева эту премию дали. Вот слова Тихона Хренникова, который несколько раз рассказывал эту историю с разными вариациями: «Сталин был совершенно нормальный человек» [107].

Вообще, судя по рассказам Тихона Хренникова, выборы достойного кандидата для Сталинской премии были очень занимательным мероприятием, во время которого можно было сделать много любопытнейших зарисовок.

«Т. Хренников: В первый же раз он произвел на меня огромное впечатление… тем, что он все знал, что обсуждалось. Кандидатуры были не только по литературе и искусству, но и по науке. Я помню обсуждение книги по истории, которую предложил на соискание премии академик Греков. Он тогда возглавлял советскую историческую школу. Сталин спрашивает: “Товарищ Греков, а вы читали эту книгу?” Греков краснеет, покрывается потом: “Нет, товарищ Сталин, я, к сожалению, не читал”. Сталин: “А я, товарищ Греков, к сожалению, прочитал эту книгу”. И он начал подробно, конкретно и очень убедительно анализировать ее, приводя по памяти цитаты из книги, перечисляя искажения исторических фактов, допущенные в ней. Седовласый академик стоял весь мокрый от стыда. Я боялся, что его хватит удар» [108].

Сталин уважал мнение профессионалов. Профессионалов в любой области – писателей, режиссеров, музыкантов. Вот небольшая история, служащая прекрасной тому иллюстрацией. За одну из симфоний на соискание Сталинской премии был выдвинут по предложению Жданова композитор Голубев. Члены комиссии, понимая, чей протеже Голубев, голосовали «за». Когда готовые списки лауреатов принесли Сталину, он спросил:

– Голубев… Симфония… Все – за, один – против. А кто этот один?

– Шостакович, товарищ Сталин.

– Товарищ Шостакович понимает в музыке больше нас, – сказал Сталин и вычеркнул Голубева из списка лауреатов [109].

То же самое практически теми же словами говорит и Тихон Хренников. Во время одного из обсуждений кандидатур он предложил наградить премией Нечипоренко, который виртуозно играл на балалайке. Настолько виртуозно, что его называли «Ойстрах на балалайке», сравнивая со скрипачом Ойстрахом, который тогда был очень знаменит. Все согласны.

«Т. Хренников: И вдруг присутствующий здесь председатель Комитета по делам искусств Беспалов Николай Николаевич взял слово и говорит, что нельзя же присуждать Сталинскую премию балалаечнику. Балалайка – что это, дескать, за инструмент? Все-таки он, Николай Николаевич, был, по-моему, не очень компетентный человек, а главное – к музыке не имел никакого отношения. Ну вот: давать Сталинскую премию балалаечнику – это, мол, как-то несолидно. И вдруг я слышу, как Сталин, который сидит от меня справа, говорит глухо: “Пожалуй”. Я чувствую, что вся моя конструкция ломается, сейчас все рухнет. Прошу слова и говорю, что меня удивляет выступление Николая Николаевича Беспалова. Разве можно так судить? Ведь проблема балалайки была решена еще в XIX веке, когда появились такие виртуозы, как Андреев, Трояновский. Они приезжали ко Льву Толстому, старец плакал от их исполнения. А сейчас балалайка – это инструмент, который изучается в наших консерваториях. Нечипоренко окончил Ленинградскую консерваторию, это образованнейший музыкант, изумительнейший балалаечник. Поэтому нынче говорить о балалайке лишь как о деревенском народном инструменте, с некоторым пренебрежением – это не просто наивно, это недостойно, так нельзя! Я произнес это, видимо, с таким большим темпераментом, что Сталин, немного подумав, говорит: “Значит, надо дать”.