Кого будем защищать - Сергей Кара-Мурза Страница 17

Означает ли это возвращение обрывков советской символики, что «старое начинается сызнова», как стонут «реформаторы»? Нет, ничего не означает, хотя неустойчивое равновесие всегда чревато изменениями. Но в какую сторону качнутся весы, сказать невозможно. Однако и продолжать двигаться по пути Ельцина было нельзя (как и в 1992 г. по пути Горбачева) — пережимать пружину опасно, если не хватило сил ее сломать. Опасно и затягивать равновесие — символы «восстанавливают силы». Более того, они начинают размножаться, если для этого есть культурная база. А для советских символов она огромна, ибо под ней — архетипы исторической России, а под символами «рынка» — только золотой телец (точнее, уже только его мираж).

Потому власти и ведут периодически разведку боем — то начинают бузу вокруг Мавзолея Ленина, то угрожают испохабить знамя Победы. Глупостью этого не объяснить (хотя и она еще порой где-то крякает). Исследованиям массового сознания помогают и всякие эстонцы своими экспериментами (наверное, на гранты Сороса).

Это — к вопросу о конъюнктуре. Но проблема синкретизма дискурса более фундаментальна, она заслуживает внимания. Так уж получилось, что четыре века назад Запад на время кое в чем вырвался вперед, и остальным приходится «модернизироваться» — прививать на свой культурный ствол достижения западной культуры. Время от времени приходится даже проводить болезненные форсированные программы модернизации. В эти времена дискурс власти всегда представляет собой сложную синкретическую систему с элементами гротеска. Последние дают повод для насмешек или озлобления, но оценить эти издержки можно лишь исходя из критериев соответствия дискурса целям большого проекта.

Вот Петр отрезал боярам бороды, заставлял курить и напяливать немецкий камзол. Смешно? Ведь через пару верст все равно начиналась бородатая Россия и простиралась до Тихого океана. Не смешно, потому что гротескные знаки были поняты, и при всех травмах проект Петра был потом оправдан. Можно ли было помягче, без камзолов? Конечно! Но другого Петра в тот момент не нашлось. А в целом гибридизацию ценностей и их символов в России XVII-XVIII веков можно считать успешной. Мы получили современную армию, не утратившую при этом своего культурного генотипа, и удивительно эффективно пересадили на русскую почву европейскую науку. Она принялась и дала прекрасный самобытный плод — русский научный стиль. Синтез Православия и Просвещения в дискурсе российской монархии удался. Это, кстати, и пугало Запад, питало его русофобию. Де Кюстин писал об «ужасающем соединении европейского ума и науки с духом Азии».

Как говорилось выше, на витке модернизации конца XIX — начала XX века совместить дискурсы Российской империи и либерализма не удалось. Как писал Вебер, было «слишком поздно». России тогда уже доставалось лишь место на периферии западного капитализма. Но с такой «либеральной утопией» соблазнить достаточную часть сословного общества было нельзя. Попытка гибридизации монархии с либерализмом лишь укрепила левые силы. Соборное начало приобретало тип советского. Так, выборы в I Госдуму были неравными и многоступенчатыми (для крестьян четырехступенчатыми), и их бойкотировали большевики, эсеры и многие крестьянские и национальные партии. Тем не менее около 30% депутатов (из 450) были крестьянами и рабочими — намного больше, чем в западных парламентах. Например, в английской палате общин в то время было 4 рабочих и крестьянина, в итальянском парламенте — 6, во французском — 5.

Это был провал сословно-либерального дискурса, абсурд преобладал. Охранка руководила террором эсеров, поп Гапон вел демонстрацию под расстрел. Фельдфебеля, который 27 февраля 1917 г. в казарме лейб-гвардии Волынского полка выстрелом в спину убил офицера, командующий Петроградским военным округом Л.Г.Корнилов лично наградил Георгиевским крестом. Великие князья нацепили красные банты. Вот это действительно, смешение стилей — не чета нынешнему.

Высшим классом эффективной гибридизации дискурсов надо считать программу большевиков — на этапе как Ленина, начиная с 1907 г., так и Сталина, с начала 30-х годов. Надо считать величайшей глупостью, что нынешние политологи в их детском самомнении пренебрегают этим опытом. В чем его уроки?

С начала XIX века в культурном слое России господствовал дискурс марксизма (даже жандармские офицеры мыслили в его понятиях). Параллельно назревала советская революция с дискурсом «общинного крестьянского коммунизма». 1905 год показал, что марксизм неадекватен реальности России и структуре русской революции. Ленин начал программу наполнения оболочки марксизма русским содержанием. Это была виртуозная работа — разгромить истинных марксистов (типа Плеханова, Мартова и Каутского), представить их ренегатами и встроить в марксистские формулы идеи народников и даже Бакунина с его «союзом рабочего класса и крестьянства». И при этом остаться в глазах Запада главным марксистом эпохи! Тут, конечно, очень помогли великие мыслители Запада, поддержавшие Ленина: Грамши, Рассел, Кейнс и др. Они не были кропателями и поняли цивилизационное значение соединения программы Просвещения с общинным крестьянским мировоззрением.

А.С. Панарин так оценивает этот синтез в дискурсе большевиков: «Русский коммунизм по-своему блестяще решил эту проблему. С одной стороны, он наделил Россию колоссальным «символическим капиталом» в глазах левых сил Запада — тех самых, что тогда осуществляли неформальную, но непреодолимую власть над умами — власть символическую.

Русский коммунизм осуществил на глазах у всего мира антропологическую метаморфозу: русского национального типа, с бородой и в одежде «а la cozak», вызывающего у западного обывателя впечатление «дурной азиатской экзотики», он превратил в типа узнаваемого и высокочтимого: «передового пролетария». Этот передовой пролетарий получил платформы для равноправного диалога с Западом, причем на одном и том же языке «передового учения»…

В той мере, в какой старому русскому «национал-патриотизму» удалось сублимировать свою энергетику, переведя ее на язык, легализованный на самом Западе, этот патриотизм достиг, наконец-таки, точки внутреннего равновесия. И западническая, и славянофильская традиции по-своему, в превращенной форме, обрели эффективное самовыражение в «русском марксизме» и примирились в нем…

Советский человек, таким образом преодолевший «цивилизационную раздвоенность» русской души (раскол славянофильства и западничества), наряду с преодолением традиционного комплекса неполноценности, обрел замечательную цельность и самоуважение. В самом деле, на языке марксизма, делающем упор не на уровне жизни и других критериях потребительского сознания, обреченного в России быть «несчастным», а на формационных сопоставлениях, Россия впервые осознавала себя как самая передовая страна, и при этом — без всяких изъянов и фобий, свойственных чисто националистическому сознанию».

Вот — та планка, на которую мы должны равняться в нашем новом синтезе. Нам нужен такой язык и такое осознание нашего бытия, пусть кризисного, чтобы мы могли обрести «цельность и самоуважение — без всяких изъянов и фобий». Пока что это не получается. Слишком велик отрыв официального дискурса от чаяний большинства, слишком много уступок сделано «идолатрии самодовлеющего индивида» (Тойнби), хищному неолиберализму и уголовным инстинктам. Пора, наконец, изживать инфантильный антисоветизм и брать на вооружение великолепные находки советской цивилизации. Назад пятиться бессмысленно, но отбрасывать инструменты, созданные нашим же народом на нашей земле, — необъяснимая и непростительная глупость.