Против либерализма к четвертой политической теории - Ален де Бенуа Страница 16

Буржуа стремится казаться, а не быть. Вся его жизнь под­ чинена «счастью», т. е. благосостоянию. Такое счастье тесно связано с собственностью, т. е. с целостностью объектов, на­ходящихся во владении. Отсюда стремление буржуазии сде­лать из права собственности первое из «естественных прав». Отсюда важность, которую буржуа уделяет «уверенности», т. е. защите того, что он уже имеет, и того, на что распространяется его интерес. Безопасность является духовным комфортом, она гарантирует обладание достигнутыми бла­гами и позволяет подсчитывать.

Буржуазная политика является отражением этих ожида­ний. Пренебрегая собственно политическими проблемами, буржуа ожидает от политики безопасности, позволяющей ему без риска распоряжаться своими активами. Идеальным в его понимании является такое правительство, которое слишком слабо для вмешательства в дела рынка, но доста­точно сильно, чтобы обеспечить его бесперебойное функ­ционирование. либеральное государство — это Государство­ жандарм, «ночной страж». В XVIII в. доктрина разделения властей позволила буржуазии приобрести законодатель­ нуювласть в рамках ассамблей, избранных на основе иму­щественного ценза. Такая государственная деятельность вос­принималась как сущностно формальная. Одновременно буржуа, не любящий ни скандала, ни риска, который невоз­можно подсчитать, воздерживается от силовых и ответ­ ственных решений. Он думает, что все можно решить с по­ мощью компромисса, публичных дебатов, дискуссии, апел­лирующей к разуму. Он хочет подчинить политическое юридическому («правовое государство»), потому что стре­мится к экономии инициатив, желает ограничиться в действиях установленными нормами. Вот почему он всегда безоружен перед лицом чрезвычайных обстоятельств и не­ предвиденных ситуаций. Для него юридическая норма явля­ется средством свести непредвиденное к обычному.

Политическая игра является калькой экономической деятельности. Торговцу, посреднику между производите­лем и потребителем, соответствует депутат парламента, по­ средник между избирателем и Государством. Договорным торгам соответствует дискуссия, призванная сэкономить на решениях. Правые либералы, орлеанисты, долгое время являли образец такого поведения60. Полемизируя с ними, Доносо Кортес определил буржуазию как «самый споря­щий» из классов. Ницше в 1887 г. говорил о «преобладании торговцев и посредников даже в интеллектуальной сфере»61. Однако вскоре орлеанизм стал заражать и левых. Пеги имел полное право написать: «Буржуазия, будучи посредником, выковала свое подобие: всех этих „буржуазных интеллекту­альных“ политиков, в которых не осталось ничего от соци­алистов, ничего от народников, автоматических распростра­нителей пропаганды, носителей того же духа, тех же мето­дов, что и их противники. Именно с их помощью буржуазный дух постепенно проникает в среду рабочих и разлагает на­ род, старый настоящий народ, чтобы заменить его аморф­ной массой, жестокой, посредственной, забывшей о своей национальной принадлежности и своих старых доблестях публикой, все ненавидящей толпой»62.

Фактически буржуазия не любит ни сильных убежде­ний, ни непредвиденных обстоятельств. Она не подвержена ни энтузиазму, ни вере. Вот почему она считает, что «идео­логия всегда антибуржуазна» (Эмманюэль Берл), и провоз­глашает «конец идеологий», не замечая, что такой конец сов­ падает с крахом ее собственной идеологии. По сути, бур­жуазия не любит бесконечности, всего, что превосходит материальное — единственное, о чем она имеет представле­ние. Эмманюэль Мунье, видевший в буржуазном ментали­тете «наиболее характерный антипод всякой духовности», писал: «Буржуа это человек, потерявший смысл бытия, чув­ствующий себя уютно только в окружении вещей, причем вещей полезных, лишенных тайны»63. Бернанос писал: «единственная сила этих амбициозных ничтожеств заклю­чается в том, чтобы ничем не восхищаться».

Используя это объяснение, можно проанализировать «буржуазную мораль», например пуританскую этику, из которой исходят добродетели буржуа старого стиля, имею­щие своей сокровенной целью полезность. Даже главная добродетель, коммерческая порядочность, оправдывается тем, что она рентабельна. нечестный коммерсант может растерять свою клиентуру. Таким образом, для того чтобы преуспевать, не нужно обманывать («Honesty is the best policy!» ^[1]). Тот же самый буржуа, не колеблясь, прибегает к агрессивной конкуренции, отнимая клиентуру у своего собрата, создававшего ее долгие годы64. И если он может пожертвовать качеством своего товара, снизив цену на него, убедив при этом потребителей с помощью тактики продви­жения и рекламы в обратном, он, не колеблясь, сделает это. Как писал Зомбарт: «Экономика организована исключи­ тельно с точки зрения производства товаров. единственной рациональной целью капиталиста является извлечение мак­симальной прибыли. Единственным критерием производ­ства материальных благ является не их природа и качество, но исключительно объем их продаж»65.

Буржуа является не столько моральным, сколько мора­лизирующим. Как заметил Мунье, он привержен морали с прикладными целями. Моральные принципы являются активами, позволяющими использовать их как против по­литической власти (объявить ее решения нелегитимными, используя моральные аргументы), так и против народа («опасных классов»), чтобы переубедить его бунтовать про­тив правил социальной игры. Мораль, как и религия, ста­новится помощницей жандармерии. Она позволяет поддер­живать порядок и бороться с «плохими», сомневающимися в установленном порядке.

Как же обстоит дело сейчас? С начала XX века происхо­дило все большее сближение буржуазии и среднего класса. Сам же средний класс становился все более многочислен­ным. Это дало Дональду Макклоски полное право написать в одном либертарианском журнале: «Буржуа победил. XXI век будет веком среднего класса»66. но еще ранее Пеги заметил: «Буржуа является иконой наших дней. И весь мир стано­вится буржуазным». Эта последняя фраза может стать лейт­мотивом для социологии позднего модерна.

С периода «славного тридцатилетия» (1945–1975 гг., термин Фурастье) французское общество начинает «обуржуа­зиваться» по всем направлениям. Под влиянием рекламы и телевидения происходит гомогенизация как индиви­ дуального поведения, так и общественных отношений, а сельская Франция, носительница традиций, на глазах сжи­мается как шагреневая кожа. Жан ­Франсуа де Вюльперьер составил краткую, но убедительную таблицу этапов этого обуржуазивания, затронувшего правых и левых политиков, институты и доктрины, политическую и профсоюзную ак­тивность, профессиональную деятельность, семейную жизнь и даже развлечения. В этой таблице показаны такие феномены, как одержимость эффективностью и конкурен­цией, реабилитация денег, рост гражданского безразличия и электоральной пассивности, повышение значения «кон­ сенсуса», подчинение школы требованиям предпринимате­лей, критика «идеологий» и даже падение рождаемости, вызванное в первую очередь тем, что рождение детей рас­сматривается в качестве препятствия карьерному росту и повышению материального благосостояния. Он пишет: «Все, что исходит от народных традиций, находится в упад­ке, все, что порождено буржуазными привычками, задает тон. Это заходит гораздо дальше мод и манер поведения. Буржуазные ценности подчинили себе дух эпохи»67.